Город этот абсолютно безликий. Кто-то умный, вероятно, знал, как его можно обозвать, кто-то бы смог указать кривым пальцем его на карте, но местных жителей подобные условности совершенно не интересовали. Вот, мол, был дом, а там, мол, какая-то квартира. достоверно известно, что там под грязными обоями, насквозь пропитанными никотином и прочими житейскими гадостями, просачивалась кровь крашеных давным-давно стен. эксцентричные вкусы прежних владельцев квартиры, к несчастью, никто не оценил – от прежнего китча остались лишь уродливые раны и мерзко-яркие картины с пылью толще самой рамы. Порой возникало жуткое желание завесить их, как назойливо-пестрого попугая, какой-нибудь скромной тканью, да поплотнее. Выкинуть, заклеить, залатать никто не решался; решительно здесь только закатывали глаза и размахивали руками, параллельно гася окурки обо все, что попадется под лихие движения: стол, стул, комод; в конце концов, люди как особый предмет мебели. Люди… может быть, не столько мебель, сколько эти мерзкие обои, чёрт бы их побрал… Такие цветные внутри и такие грязно-жёлтые снаружи; до того мерзко всё это выглядит, что никто не хочет к ним, к людям этим, прикоснуться, содрать кожу наравне с бумагой и увидеть нечто большее, чем просто дешёвые «обои» в цветочек или горошек. никто их не помнит, быть может, никто на них никогда не смотрел. в полоску они что ли? впрочем, мне, как и вам, абсолютно нет до этого дела.