Серо-пепельное облако дымилось и сверкало своими нижними краями на горизонте.
Над ним небо казалось золотисто-зеленым, а под ним развернули желто-розовую ленту атласа, и вот она линяла.
Ребенок играл на берегу, копая бархатный песочек перламутровой раковиной… Иногда он лукаво смеялся. Хлопал в ладоши.
А в глазах его брызгали синие искорки.
Зыбкие, ускользающие волны рассыпались бурмидскими жемчугами[1].
Наигравшись, ребенок сел на берегу и стал вызывать из бездны моря своего товарища, краба, пока голубая волна не выплеснула ребенку его товарища.
Краб был огромен и толст. Они стали возиться друг с Другом.
Ребенок хлопал в ладоши. Кидал в благодушного краба круглячками. А краб, изловчившись, запускал свою толстую клешню в белокурую головку ребенка и таскал шалуна вдоль песчаного бережка.
Потом, навозившись друг с другом, они подали друг Другу свои конечности, и толстый краб ушел в бездну моря.
А уж близился вечер… Пена сверкнула рубинами…
Окрестность замутилась бледно-синим туманом… Зазвякали высыпающие звезды…
Из-за утеса дважды полыхнула ядовитая вечерняя Молния.
Белый камень, похожий на человека, виднелся вдали на берегу: точно старик застыл, согбенный, и думал думу.
Ребенок смеялся, щуря синие очи, посматривал на камень и говорил: «Знаю тебя… Ты прикидываешься…»
Но белое очертание не двигалось. Ведь это был только камень.
И ребенок зевал… Поглядывая на береговое очертание, он шептал не без лукавости: «Приходи скорее…»
Ребенок боялся молнии и туманов… Он ушел на груду камней.
Здесь он жил. Здесь ночевал. Отсюда он смеялся над туманами.
Прилетели черные, ночные кулички… Стали бегать вдоль берега, посвистывая: «Жди-и-и…» И под эти звуки он заснул…
Серо-пепельное море отливало снежным серебром, как бы очищенным от скверны.
Низкое, волнистое облако понависло над морем, закрывая лунный серп.
Выползший краб шевелил усами и щелкал клешнями. Это он грелся на суше, поглядывая на спящего хитрыми, ласковыми глазками.
Прошлое, давно забытое, вечное как мир, окутало даль сырыми пеленами… В море раздавалось сладкое рыдание: это восторг перерос вселенную.
Низкое облачко, волнуясь и дымясь, заколебалось над морем и потом, разорвавшись от восторга, понеслось куда-то вбок своими священными обрывками.
Там, где был камень, сидел старик. Он повернул к спящему ребенку невыразимое лицо свое, бархатным басом кричал спящему: «Твое тихое счастье отливает серебром…
«Так хорошо… Так лучше всего…»
Старик пошел вдоль берега, чертя на песке мистические знаки своим ослепительным жезлом.
Это он вычислял скорость междупланетных танцев; уже он вычислял тысячелетия, но еще не перестал удивляться…
Он бормотал: «Так повелел Господь Бог». Глухие подземные удары сопровождали его слова странным аккомпанементом.
Огромный, белый горб повис между небом и землею, и лунный серп, разорвав его в одном месте, посылал на старика свои мягкие лучи.