Январь. Ну и холодный же в этом недавно пришедшем году месяц. По ночной снежной степи, где зимой затихают почти все звуки и остаются в тишине заснеженные холмики, равнины и одиноко спящие деревца, ехал я в промёрзшей карете.
Утеплённые стенки кареты сильно охладились, потому что угля, дающего тепло, не хватило, так как второй мешок, который был по расчёту, кучер по своему старческому возрасту забыл погрузить. Лёгкий морозный ветерок усугублял ситуацию. От холода немного спасали лишь новое тёплое пальто и окутавший меня колючий плед. Мне пришлось сидеть в согнутом положении, скрестив руки, держащие плед, и крепко прижимать их к груди.
По крыше кареты прозвучали три чётких стука, которые я так долго ждал. Осмелившись сделать движения, чтобы приблизиться к окну, разукрашенному морозными узорами, я смог разглядеть в густой тьме тускло-оранжевые огоньки, подзывающие путников. Это стояла дача Кумского Андрея Парестоновича – моего старого друга. Каждый год, летом или зимой, на даче собираются люди, которые давно и хорошо знакомы друг с другом. Когда Андрей Парестонович огласил такую идею, которая потом стала традицией, я удивился. Ведь, зная друга, он редко приглашал к себе, особенно множество людей, но часто гостил у других. Все деловые вопросы решались также не в его доме.
Мы заехали во двор через немного покосившиеся ворота. Впереди нас встречало поместье с высокими колоннами у крыльца. Карета остановилась. Я торопливо вышел из неё. Пожалев моего кучера, тяжело выгружавшего мои вещи, я взял один чемодан и подарок, завёрнутый в толстый материал.
– Григорий Александрович, – промолвил кучер, – Вы простите меня, старого.
– Ничего, ничего, – ответил я, желая быстрее зайти в поместье, – прощаю.
Отворив дверь и зайдя внутрь, я положил вещи, снял пальто и начал жадно ощущать теплоту, потирая немеющие руки. Из правого угла, где находится коридор, послышались неспешные шаги, приближавшиеся ко мне. И вот в проходе появился Андрей Парестонович, светловолосый с короткой стрижкой, уложенной на бок. Его тёмно-малиновый жилет, который он одевал исключительно по праздникам, как всегда хорошо смотрелся на нём. Добрая улыбка на лице Кумского растянулась.
– Григорий Александрович! – с громким восторгом произнёс Андрей Парестоноич.
Только я хотел поприветствовать его, как сразу же он, растянув руки, полез обниматься. Кумский обхватил меня с такой силой, что у меня щёлкнуло в спине.
– Ну… здравствуй, друг, – кое-как сказал я.
– Это ж сколько? – начал эмоционально говорить он, отпустив меня, – Сколько мы не виделись? Пять… нет, целых шесть месяцев!
– Да, – согласился я, – целых шесть месяцев.
На порог зашёл кучер, державший чемодан. Его седую бороду облепил белый иней. Только он хотел сделать шаг вперёд, как Андрей Парестонович мягко возразил:
– Нет, нет, стойте там. Поставьте чемодан рядом и можете быть свободны.
Кучер так и сделал.
– Ну что, – говорил друг, – пройдёмте-с в залу, там уже все собрались.
– Пройдёмте-с. Только не забудьте сказать вашим слугам, чтобы в комнату мои вещи занесли.
– О, Вы не волнуйтесь, Григорий Александрович, они сейчас придут.