Шумит высокий камыш. От больших лиманов летит свежий ветер. Несет он в станицу сырость озерную и запах цветущей в степи мяты. Врывается в станичные кривые улицы, поднимает тучи пыли, осыпая ею придорожные тополи.
Вечер. Пожилой казак с черной седеющей бородой, чуть сутулясь, отворил ворота и отошел в сторону. К воротам подъезжала арба, запряженная парой разномастных коней. Казак заботливо оглядел их.
– Иди, Андрей, в хату, а с конями я сам управлюсь, – ласково сказал он сидящему в арбе сыну.
– Богомолов загадывал везти завтра рушить просо, – озабоченно проговорил Андрей и ловко спрыгнул на землю. Он взял из арбы пустые мешки и, насвистывая, пошел к крыльцу.
Григорий Петрович Семенной еще долго возился с лошадьми, обтирая их соломенным жгутом, замывал ноги. Потом он завел коней в покривившуюся от времени конюшню, насыпал в кормушки янтарно-желтой кукурузы, оглядел их еще раз и, ласково проведя заскорузлой ладонью по гладкому крупу своего любимца Вороного, сокрушенно вздохнул:
– Эх, не садиться мне больше в седло! А колысь и я добрый казак був… – И, прислонясь к столбу, он задумался…
Десять лет минуло, как вернулся Григорий Семенной в родную станицу младшим урядником с двумя бронзовыми медалями на груди. Но в походном лазарете далекой Маньчжурии остались два его ребра… А дома встретили его полуразрушенное хозяйство да измученная непосильной работой жена с босоногими ребятишками…
С легким хрустом жевал Вороной зерно, косясь на хозяина умным коричневым глазом. Где-то за садом грохнул выстрел. Григорий Петрович вздрогнул. Взглянув еще раз на лошадей, он тихо вышел из конюшни.
Сумерки быстро сгущались, стало почти совсем темно. Над двором низко пронеслась стая диких уток, со свистом рассекая воздух.
Проводив их задумчивым взором, Григорий Петрович медленно побрел в хату.
Навстречу ему в новом сатиновом чекмене, пристегивая на ходу кинжал в черных с серебром ножнах, поспешно вышел Андрей.
Был он, как и отец, высок ростом, такие же черные вьющиеся волосы, нос с горбинкой, и только глаза у него были материнские, голубые.
– Гляди, Андрей, не гуляй долго, зарею на охоту пойдем!
Конца фразы Андрей не услышал. Легко перескочив через низкий дощатый забор, он скрылся в соседнем огороде.
К ночи ветер затих. Улеглась дорожная пыль. Воздух стал чище, а с лиманов потянуло прохладой. Где-то далеко, за греблей, послышались звуки гармошки.
Девичий голос задорно выводил слова старинной казачьей песни:
Ой, у поли три дорози ризных,
Ходил козак до дивчины пизно.
Ой, не ходи, козаче, до мэне,
Буде слава на тэбе и на мэне…
Станичная молодежь часто собиралась у ворот старой Гринихи, дочери которой на всю станицу славились замечательными голосами.
Еще не дойдя до ее хаты, Андрей заметил у ворот толпу хлопцев и дивчат, а среди них, блестя серебром газырей, стоял младший урядник Лука Чеснок – известный в станице гармонист и лихой наездник, прибывший недавно с фронта на побывку. Чеснок с увлечением что-то рассказывал им, время от времени взмахивая правой рукой.
«Опять, должно, брешет, чертов сын, про то, как турок рубал», – усмехнулся Андрей, подходя к толпе. Он уже готов был посмеяться над Чесноком, но вдруг взгляд его остановился на старшей дочери Гринихи – Марине.