«Я открываю свою душу.
Возможно, эта нагота кому-то будет нужной.
Вдруг кому-то тоже не хватает слов,
договорить несказанное из снов,
где кто-то любимый и родной
остался навечно живой».
Когда у моей подруги в девятом классе умерла мама (болела раком), подруга сказала: «Я верила, что врачи помогут, спасут. А потом возвращаюсь со школы и вижу возле нашего подъезда крышку гроба и крест. Я сразу всё поняла. Но мысленно умоляла, чтобы врачи оказались сильнее болезни».
Конечно, со временем точно сказанные слова стираются из памяти, но смысл остаётся. Слова подруги я вспомнила, когда тебя забрали в больницу. Вечером накануне ты упала в обморок, тебя отнесли на кровать, а наутро ты уже не реагировала. Толком никто ничего не мог объяснить. Сказали, что, видимо, оторвался тромб. И ты впала в кому.
Я, как и подруга, верила, что врачи помогут. Врачи спасут. Мне было семнадцать, я знала, что врачи не всемогущи, знала, что такое смерть. Но продолжала верить. Верила, потому что была не готова попрощаться с тобой.
Ты так и не пришла в сознание, и на десятый день умерла.
Это было раннее утро. Помню, как зазвонил телефон. Как твоя младшая дочь сняла трубку. Как вернула на место. И как повернулась ко мне, где я замерла возле двери спальни, и сказала: «Бабушки больше нет».
Одиннадцать лет я не принимала эту фразу. Отторгала. Не верила, что врачи не спасли. Не помогли. Оказались слабее смерти.
Я знаю, ты хотела бы, чтобы я отпустила. Простила. Себя. За то, что недосказала, недообняла. Я пыталась простить, правда. Одиннадцать лет. Четыре тысячи сто девяносто пять дней. А потом в один день, 18 августа 2023 года, решила написать тебе письма. В надежде, что, когда выскажусь, смогу простить себя.
Я закрывала глаза и видела, как захожу на кухню, где сидишь ты. Как я подхожу к тебе и обнимаю. Слышу твой голос. Смотрю на тебя. И пытаюсь запомнить такой. Но даже спустя одиннадцать лет перед глазами осталась такая яркая картинка, где ты лежишь в гробу.
И каждый раз, когда мне больно думать о тебе, я добиваю себя этой картинкой.
Не помню, что было на тебе, но помню цвет гроба (единственного, который был в продаже в тот день) – лиловый.
Не люблю этот цвет.
А ещё твой вставной серебряный зуб не хотел прятаться за губу. Его я тоже помню.
Не помню лица говоривших, что ты умерла слишком рано. Что ты воспитала пятеро прекрасных детей. Что у тебя прекрасные внуки, которых они помнят ещё с пелёнок. Я помню только твоё лицо, глаза на котором больше никогда не откроются.
Каждый раз, когда в моих руках был мобильный телефон, на глаза выступали слёзы: в моей записной книжке никогда не будет контакта «бабушка». У тебя никогда не будет мобильного телефона. У меня больше никогда не будет бабушки.
Я злилась на себя, что, каждый раз, когда ты звонила на стационарный телефон с деревни и мне давали трубку, я куда-то торопилась. Каждый раз. А теперь я бы всё отдала, чтобы ещё раз поднять трубку и услышать твой голос.
Спустя одиннадцать лет я слышу его только одним-единственным словом. Моим именем.
«Яночка».
В тот день нас отправили ночевать к соседям. Нас – твоих внуков. Я старшая. Я держалась, не плакала. Смотрела, как плачут твои дети, и думала: «Вы потеряли всего лишь маму, а я – бабушку».