(Тикают часы. Свет падает на ХАННУ, ей девятнадцать лет, она в Лондоне в 1932 г. сидит на диване, смотрит на авансцену. В окружающих ее тенях мы можем различить РАТА на левой скамье у авансцены. КУИННА – на правой скамье у авансцены. МАЙЯ и СОФИ на платформе, МАЙЯ сидит на кровати справа, СОФИ – за столом слева, пишет).
ХАННА. Все всегда начинается и заканчивается в тенях. Люди в них прячутся, лица частично скрыты. Я даже не уверена, какой это город. Мюнхен, возможно, или Лондон. Но я думаю, это произошло раньше, в Праге, когда я была маленькой девочкой. Тикают часы и кто-то тихонько дышит рядом со мной. Но я не знаю, пришел этот человек, чтобы заняться со мной любовью или убить меня.
МАЙЯ. Я лежу в кровати и спрашиваю себя, о чем он сейчас думает? Именно сейчас? О чем он думает сейчас?
РАТ. Трагедия требует уровня культуры, достаточно высокого для того, чтобы создать ее, общества, члены которого способны верить. Когда бог умирает, с ним уходит и возможность появления трагедии.
КУИНН. Но потеря веры и есть сущность трагедии. Без Бога, на которого перекладывается ответственность, главный герой трагедии одинок, похож на воображаемого бога, который вроде бы и создал его, страдая от отчаянного одиночества, создатель-бог, который по факту создан человеком именно по этой причине.
СОФИ. В писательстве важно то, что ты можешь раствориться в нем, исчезнуть в тенях мира, который создаешь. Шаги у меня за спиной в лабиринте. Они смолкают, когда я останавливаюсь. Кто-то дышит в темноте.
МАЙЯ. Он сидит на стуле и смотрит в огонь. Что-то всегда бормочет у него в голове. О ком из нас он думает?