(Занавес еще не поднят. Английский архидиакон выходит на авансцену, по всему видно, он сильно раздражен. Разговаривает с кем-то, кого пока скрывает занавес).
АРХИДИАКОН. Эрминтруда, говорю тебе раз и навсегда: сейчас я не могу позволить себе такую расточительность. (Он подходит к лестнице, ведущей в партер, и присаживается на верхнюю ступеньку, имея вид самый безутешный. Стильно одетая дама выходит из-за занавеса и сверлит его терпеливым и упорным взглядом. Он продолжает ворчать). Для респектабельной и комфортной жизни дочери английского священника с головой хватит 150 фунтов в год. И ведь даже их совсем непросто оторвать от семейного бюджета!
ЭРМИНТРУДА. Да, но ты же какой-то там священник, ты архидиакон.
АРХИДИАКОН (сердито). Да, может, я и получаю чуть больше среднего, но все-таки не настолько, чтобы содержать дочь, расточительность которой опозорила бы королевскую семью. (Вскакивает на ноги и кричит). Это вам понятно, мисс?
ЭРМИНТРУДА. Ах, подумать только! Мисс! Разве так подобает разговаривать с вдовой?
АРХИДИАКОН. А разве так подобает разговаривать с отцом? Твой брак оказался в высшей степени пагубной неосторожностью. У тебя появилась привычка жить не по средствам, во всяком случае, не по моим. Вот чего бы тебе стоило выйти за Мэтьюза, лучшего викария, которого я только знал!?
ЭРМИНТРУДА. Если что, я хотела, но ты сам мне и не позволил. Это ведь ты настоял на том, чтобы я вышла за Рузенхонкерса-Пипштейна.
АРХИДИАКОН. Дитя мое, у меня не было выбора, я должен был обеспечить твое будущее. Рузенхонкерс-Пипштейн, он ведь был миллионером.
ЭРМИНТРУДА. И с чего же ты взял, что он миллионер?
АРХИДИАКОН. Так он же приехал из Америки. Само собой, с миллионами. И потом, он представил моим адвокатом доказательства, что у него на счетах лежит пятнадцать миллионов долларов.
ЭРМИНТРУДА. Если верить адвокатам, у него и на момент смерти оставалось шестнадцать миллионов. Парень был миллионером до последнего!
АРХИДИАКОН. Ох уж эта маммона, проклятая маммона! Я поклонился ей и был наказан. Неужели совсем ничего у вас не осталось? Все были уверены, что пятьдесят тысяч в год уж во всяком случае тебе гарантированы. Ведь только половина ценных бумаг оказались мусором, разве не так? И еще были другие, с позолоченной каймой. Что с ними?
ЭРМИНТРУДА. Все оказалось шлаком, полнейшим отстоем. Это оперетка провалилось целиком и полностью.
АРХИДИАКОН. Эрминтруда, ну что за выражения!
ЭРМИНТРУДА. Ах черт меня побери! Я бы послушала, как ты заговорил бы после такого облома. В общем, жить по твоим убогим стандартам я не могу и не желаю!
АРХИДИАКОН. Убогим!
ЭРМИНТРУДА. Да, я привыкла к комфорту.
АРХИДИАКОН. Комфорту!!
ЭРМИНТРУДА. Можешь называть это изысканностью, можешь – роскошью, как угодно. Дела это не меняет. Дом, содержание которого обходится меньше, чем в сто тысяч долларов в год, для меня неприемлем.
АРХИДИАКОН. Тогда, милая моя, тебе уж лучше стать камеристкой принцессы, пока ты не выйдешь за какого-нибудь другого миллионера.