Что-то мокрое и колкое падало на ее лицо, смешиваясь со слезами. Она прижимала к щеке кроличью шкурку воротника и торопливым подростково-мальчишечьим шагом вела себя в неизвестное пока ей. «Почему? Почему вы все время доводите меня да такого? Больше никто меня так не доводит!» – кричала она.
– Я хочу остаться одна. Не иди за мной, – говорила она отцу.
Ей мучительно хотелось именно сейчас быть свободной. Свободной от решений, которые принимали за нее другие, от глупостей, навязанных ей якобы новым поколением миллениума – от всего, что только могло помешать ей принять решение именно сейчас.
– Я не могу тебя оставить.
Он шел следом.
Она чувствовала на себе его взгляд, как взгляд патологоанатома.
– Не иди за мной.
Она так хотела вырваться отсюда, из цепких рук ее любимых родственников, из круга тех ненужных советов, которые ей когда-либо давали.
Аля почти бежала. Где-то под мостом он крикнул ей: «Ты куда?»
Она воспользовалась тем, что их разделяло 50 метров. И, остановив первую попавшуюся машину, сказала грубоватому на вид мужчине за рулем:
«Куда угодно…».
Аля видела, что отец бежал, что он, наверное, даже плакал. Но на скорости 150 его фигура быстро превратилась в то, что она уже не могла разглядеть.
Еще десять минут она молчала. Дрожала. Потом закурила. Она не взглянула на мужчину за рулем. И только смотрела вперед, где огни дешевых и дорогих машин быстро мчались по Ленинградскому шоссе.
Возможно, это был тот человек, который хотел кого-то снять. Ведь здесь часто кого-то снимают. Да, именно на этой остановке. А возможно, он ее изнасилует и выкинет из машины. Ей было все равно. Ведь она хотела умереть, так что все это для нее не имело значения.
Боясь взглянуть в лицо попутчику, она кинула быстрый испуганный взгляд в зеркало заднего вида. Водила был смущен и тоже почему-то испуган. Вытирая или, скорее, размазывая слезы и растаявший снег по своему лицу, она поерзала в кресле.
– Кресло горячее.
– Могу сделать похолоднее, – тихо и сдержанно сказал мужчина, у которого она видела лишь часть лица.
И тут она удивленно посмотрела на его профиль с массивным подбородком.
Не отводя взгляда от полупустой дороги, он добавил:
– …С подогревом.
Она видела, что они выехали из ее областного городишки, это только усилило дрожь, прибавив несколько порций адреналина.
Его усмешка настораживала, но, снова увидев его глаза в зеркале, она немного успокоилась. Глаза были спокойные, и, как ей показалось, в них было сочувствие.
– Ну что, детка, поссорилась с папой? – сказал водила.
Этот тон Але не понравился совсем.
Она старалась отвлечься на мелькавшие в исцарапанных камешками окнах фонари, которые освещали ее бледное и опухшее от слез лицо, раскрасневшееся от того, что она беспрестанно терла его ладонями.
– Ну что молчишь, проказница? – спросил опасный попутчик и бросил взгляд на ее съежившееся тельце в кресле с подогревом – тельце, которому он в уме прикидывал цену.
Аля удивилась перемене в нем. Ведь ей казалось, что она увидела в его глазах сочувствие. Или это просто зеркало заднего вида сочувствовало ей?
Почему вдруг произошло так? Ведь у нее было достаточно шансов, чтобы этого не случилось. Но эти шансы как будто всегда прятались от нее, и Алька влипала в истории, но это была покруче многих.