Читать Не хватит на двоих

Забрать бабку умирать к себе в квартиру было ошибкой, и Нана начала это понимать.

Но она понимала и многие другие вещи: старость и смерть неизбежны, у бабки не осталось никого, кроме них с Ромой, а их заработок не позволяет нанимать сиделку с проживанием.

Когда они перевезли бабку к себе, они хотя бы высвободили время, которое раньше тратили на бесконечные поездки на другой конец города. О том, чтобы сдавать пустующую бабкину квартиру, речи пока не шло: от пола до потолка она была набита вонючим хламом и старой мебелью. Пройдёт значительный срок, прежде чем они смогут разобрать завалы и привести квартиру в приличное состояние.

Бабку привести в приличное состояние не смог бы никто и никогда.

Если говорить начистоту, это была старая сука. Сморщенная, такая же вонючая, как её хлам, и такая же бесполезная.

Нана не верила в Бога, и когда она смотрела на бабку, неверие находило видимое подтверждение: никакой бог никогда бы не смог создать столь отвратительное существо.

Бабка была двоюродной сестрой Наниной родной бабушки, которая в девяностые эмигрировала в Израиль и там же благополучно скончалась спустя двадцать лет. Пока бабка была на ногах и в разуме, Нана старалась лишний раз с ней не встречаться, но по мере того, как бабкин организм слабел и снашивался, Нане приходилось навещать её всё чаще, помогать по хозяйству и в конечном итоге взять на себя полную ответственность за бабкино существование на финишной прямой жизни.

Бабка ела людей.

Она обгладывала души, старая сука, смаковала косточки и клубки нервов, сплёвывала куски кожи, ногти и волосы, смачно рыгала и какое-то время после этого чувствовала себя удовлетворённой. Не в буквальном смысле, конечно. Но Нана с пяти лет – с тех пор, как ее впервые привезли на проклятую Братиславскую улицу проклятого Купринского района, – понимала: бабка питается людьми, и для того, чтобы ей само́й хватало жизненной силы, просто необходимо потрошить каждого, кто попадает в поле зрения.

Бабка смотрела на собеседника без всякого выражения на лице. Она  словно оценивала: имеешь ли ты вообще право находиться перед ней. Затем она открывала рот и одним точным, бьющим в яблочко, выражением говорила человеку ровно то, от чего его нутро взвивалось гейзером, пробивало потолок шестого этажа и уходило в небесную высь. Бабка лупила по цели как снайпер. Она видела каждого насквозь.

Нана, которую в пять лет впервые привезли в Куприно, «потому что бабушка приболела, её нужно навестить», заревела в голос от страха, когда бабка наклонилась и, глядя куда-то в сторону, ровным голосом сообщила, что неопрятные дети вызывают у неё отвращение, и что ублюдская тонкая коса делает Нану похожей на плешивую козу. И что сама Нана тощая и страшная, и виноваты в этом родители, и лучше бы им было родить мальчика, раз они всё равно больше ни на что не годны.

Мама не слышала ничего из того, что сказала бабка; мама улыбалась дурацкой улыбкой, вскакивала, чтобы нарезать пирог (чёрствый и слишком приторный, прокомментировала бабка), заварить чай (куда заварку, дура, сыпанула, будто сама заработала и купила), вымыть посуду (не трожь руками своими, перебьёшь фарфор).

Нана почувствовала, что её предали.

Когда она заплакала и закричала: «Мама, пожалуйста, давай уйдём», мама влепила ей пощёчину. Бабка смотрела на них без всякого выражения. Но Нане показалось, что она сглотнула, будто что-то невидимое по воздуху перенеслось от рыдающей пятилетней девочки к старухе с бульдожьим лицом. Сглотнула и чуть помолодела.