Читать Красный капюшон Мадлен
Жак Форестье нервно стряхнул дождевые капли с носа. Ждать уже невмоготу. Сколько можно топтаться за мокрым кустом? Выйдет или нет? Она вроде как ему пообещала. Ну не то, что пообещала, но сказала же: «Надо обязательно сходить, хоть лепешек на День Всех Святых отнести». И вот он уже третий час торчит здесь под стылым октябрьским дождичком. Капли лениво падают на черные листья, стучат по плечам. Плащ начал промокать. Луна выставила свою сырную морду из-за крыши церкви, круглую, любопытную. Может, пора уходить? Не в этот раз. Но свет в окошке горит, значит, в доме не спят. Значит, надежда еще есть.
Он переступил с ноги на ногу, под подошвой хлюпнуло. Из недалекого леса неслись ночные звуки: где-то вдали нервно хохотала сова.
Или уйти? Завалиться в кабачок дядюшки Рене, взять кружку его жуткого пойла, которое здесь считают пивом, если повезет, сесть возле камина. Или лучше рюмочку кальвадоса. Даже кружку – подмерз он тут под кустом-то. Согреться в душном подвальчике, пропахшем жареным мясом, луком, мокрой псиной. Сидеть, вытянув ноги к огню, слушать местные байки про ведьм и оборотней. Если верить крестьянам, лес переполнен оборотнями. Огромные волки так и шныряют по округе, прямо лбами сшибаются. Глупые волки. Глупые сказки. Уж кому-кому, а леснику Жаку Форестье каждая тропинка в округе знакома, исхожена не по разу. За девять лет службы он сотни, а то и тысячи лье накрутил в этих лесах, а оборотней не встречал. И если честно, самым страшным зверем в лесу считал себя. Но пару баек в неписанную историю чудес и ужасов добавить мог. И добавлял. Ему-то на руку.
Не далее, как вчера рассказал завсегдатаям кабака про старика Дезире из Ло, деревни в трех лье отсюда. Несчастного нашли загрызенным в собственном дворе. Ну какие собаки? Собаки на цепях сидят. Да, он сам видел. Сожрал кто-то старика. Кто? Ясное дело, волк. Следы повсюду. Огромные. У обычных волков в половину меньше. Жак говорил негромко, расставлял многозначительные паузы в нужных местах, помогал себе руками, округло обводя в мутном воздухе размеры страшных следов. Пусть проникнутся. Пусть увидят. Ночь, истоптанный грязный двор, жмущиеся друг к другу селяне, факелы дрожат у них в руках. И под ногами обгрызенный труп старика.
Мужики слушали, кивали головами, бубнили: «Вот оно как… Значит, оборотень… Страшно в лес ходить…»
Зачем говорить, что пьяница Дезире ужрался до положения риз и окочурился в собственном хлеву, а некормленые свиньи объели труп, а потом вышибли дверь и ушли в лес.
Вот как раз, когда он давеча к дядюшке Рене направлялся, и встретил ее, малышку Лювето. Малышка и есть, недоросток в зеленом плащике с красным капюшоном. В свои тринадцать Мадлен Лювето тянула едва на девять. У других девиц уже и стати, какие нужно, образовались, грудь и все такое, а эта сопля соплей, худышка. Личико маленькое, а рот большой, лягушачий, глаза круглые, мутно-зеленые, как застоялая в болотном бочажке вода. Волосы ячменной соломой выбиваются из небрежно заплетенной косицы. Топорщатся из-под капюшона. Из такой вряд ли красавица вырастет. Парни вокруг увиваться не станут. Еще года три-четыре, и принесет Мадлен пащенка в подоле неизвестно от кого. Как ее мать в свое время. И бабка. Все они, Лювето, такие. Рожают от ветра. Кого на роль отца не примеряй, никто не подходит. Сам-то Форестье не примерял, он в эти края девять лет назад перебрался, но люди так говорят. И будет Мадлен всю жизнь горбатиться прачкой, как мать, или поденщицей. Ублюдка своего кормить.