Барин умирал. Он метался в горячке, бессвязно бормоча какой-то вздор. Изредка поднимаясь на локтях, скользил по комнате невидящим взглядом, да плотнее прижимался к огромному псу меделянской породы, растянувшемуся у его левого бока. Замерший в дверях Прохор, крепостной слуга, оставшись очередной раз незамеченным, беззвучно выдохнул и вернулся к мысленному разговору, начавшемуся, ещё когда он застал барина в гостиной, бьющимся в корчах.
«А твердил – учёный я, Прохор! Учёный! – Ну да, ну да. Видал я таких учёных. Разве честный мирянин откажется от соборования? Да и видано ли, чтобы простой человек, не колдун, так менялся за одну ночь? Брехун ты, Денис Даниилович!»
И правда: ещё утром прошлого дня, Денис Даниилович Чёрный, пехотный полковник и кавалер ордена Святой Анны, был крепким шестидесятилетним мужчиной с не лишёнными приятности чертами и диковатостью в повадке и взгляде. Всего за несколько ночных часов с его телом произошли чудовищные перемены: мышцы усохли, волосы поредели, а хребет изогнулся, перекосив и плечи, и шею, и рёбра на грудине. Тощий и страшный, теперь Чёрный походил на упыря, но никак не на человека.
– Не вовремя! Как не вовремя! Проклятая земля!
Прохор поёжился, пытаясь разгадать услышанное.
«Что такое это «не вовремя»? Не вовремя помираю? Да разве кто ведает, когда наступит его конец? Все мы под богом ходим – и колдуны, и праведные христиане. Смерть не отсрочишь – нечего поносить выкормившую тебя землю».
– Прохор, ты где? Куда провалился, поганец?
Прохор молчал, не откликаясь на зов. Высокий и плечистый, с пудовыми кулаками и бычьей шеей, в быту ответственный и честный слуга, он до трясучки боялся всего неведомого, да к тому же опасался, что умирающий надумает передать ему силу, чтобы быстрее помереть. Потому лишь крепче стиснул зубы и отрицательно покачал головой.
«Ты как-нибудь сам, барин. Я тебе не подмога. Крышу бы разобрал, да увидят же. В деревне живём, всюду глаза. Да и светает уже. Не больно-то охота из-за тебя чернить своё имя. Не поверят – год прожил с колдуном, а колдунством не замарался».
– Прошка!
Тощая грудь умирающего дёрнулась, узловатые пальцы вцепились в перину, и тот уселся на постели. Как следует рассмотрев костистое лицо – острые скулы, ввалившиеся глаза и по ястребиному крючковатый нос, Прохор вздрогнул и перекрестился, молясь, чтобы свезло и на этот раз. Увы – Чёрному, кажется, полегчало. Окинув мутным взглядом комнату, тот увидел-таки мнущегося у дверей Прохора и вспылил:
– Прошка! Почему молчишь? Не откликаешься?
– Со двора только, ваше высокоблагородие, – не моргнув, сбрехал Прохор. – По нужде ходил.
– Сюда иди, – бессильно обмякнув на подушке, велел Чёрный. – Умру скоро. Просьба к тебе есть.
Прохор сделал два аккуратных шажка, с его гренадерским ростом, впрочем, аршинные, и застыл у деревянного, крытого лаком стола, на котором в беспорядке валялись писчие принадлежности и бумага, стояла восковая свеча и небольшое зеркало на подставке. Левой рукой он комкал край простой небелёной рубахи, правую на всякий случай завёл за спину и скрутил в кукиш.
«Ишь чего удумал – просить! – мысленно хорохорился Прохор, не желавший исполнять никаких поручений. – Клясться ещё заставь, ага. Богоугодное дело – надуть такую нечисть как ты, барин!»