Читать «Лимонка» в тюрьму (сборник)

Всё начинается с КПЗ. Хотя нет. Всё начинается ещё в обезьяннике. Голова трещит, всё тело ломит – последствия задержания. Какие-то пьяные девки, бомжи, набыченный гопник вязко перемещаются, разговаривают. Тошнит, мозги отказываются работать, воспринимать действительность. Наблюдаешь, как менты за стеклом курят твои сигареты. Ненавидишь. Раз в обезьяннике, а не в камере, значит, всё ещё не так плохо, скоро отпустят. Последняя надежда.

Задержали какую-то банду. Раскидали по камерам. На всех не хватило. Один попал в обезьянник. Высокий, в стильном чёрном пальто, чёрной шляпе а-ля ковбой, казаках. Пронес с собой сигареты. Закурили.

– Опять весна – опять грачи, опять тюрьма – опять дрочи, – продекламировал он с грустным задором.

Поусмехались…

КПЗ. На нарах вырезана шахматная доска. Надо полагать – дело рук суточников. Шесть голых деревянных нар. Нас двое. Стены одеты в цементную шубу. Решка высоко под потолком. Заделана оргстеклом. Не сквозит. Но и дороги не сделаешь. Неизвестно, что важнее? Второе…

Сигареты есть, нет огня. Просишь прикурить у коридорного. Тому лень подходить, и спичек он не даёт: «Распорядок таков!» – и закрывает кормушку. Цвет и запах тюремных стен, свет тусклой вечной лампочки сквозь дерьмо мух и грохот железа. Вот таким создали мир тюремные боги. Хотя это не мир, а чистилище перед раем. Бутыркой. Но пока всё ещё КПЗ. ИВС – как его сейчас называют. Хорошо, что дали возможность забрать свою куртку. Есть на что прилечь и чем укрыться. Даже сотрясённые мозги, в которых медленно проворачивается мысль, отказываются признавать образовавшуюся пустотность. Выброшенный из объятий клокочущего мегаполиса, бьёшься, как рыба на асфальте. Отключили кислород. Где все звуки, запахи, краски?! Где?!!

Лязг ключей в двери. Грохот железа. Начальник ИВС и молодая прокурор по надзору. «Жалобы есть?» По их понятиям, жалоб нет. Дверь закрыли. Куришь. Время от времени приезжает баланда. Снова лязг ключей. Радуешься. Не кормёжке. Нет. Просто даже эти звуки и эти лица взбадривают. Понимаешь, что время не встало. Жизнь где-то течёт. Дальняк и умывальник в конце коридора. Умываешься, тянешь время, начинаешь ценить маленькие радости. На последнем допросе следователь сказал, что будет подписка о невыезде. Ещё одна, последняя, надежда.

Лязг ключей. «С вещами на выход». Автозак – и вперёд. В распростёртые объятия рая. Дубовые врата Бутырки.

Стоим с подельником у разных косяков одного и того же дверного проёма. «Уважаемые москвичи и гости столицы, Бутырский замок приветствует вас!» – улыбнулись, перемигнулись: «Ну что ж, бывает и так».

«Фамилия. Имя. Отчество. Статья. Дата, место рождения. Место жительства (прописка!). Паспортные данные». (Паспортные данные помню наизусть. Разбуди хоть ночью, хоть вусмерть пьяным, как от зубов отскочит.) Бутырка прям как Нью-Йорк, начинается с карантина. Таможню прошёл, и покатилось: врачи, дактилоскопия, врачи – раздвинь ягодицы, закатай плоть; шрамы, татуировки, трусы, носки, куртки, носовые платки. Снова по сборкам и пеналам.

Перед кабинетом врача:

– Вещи оставить в коридоре!

– Какого?!

– Я тебе поспрашиваю, – и заталкивают в кабинет.

Мусора остались в коридоре. Пытаешься выйти обратно. Держат двери. Плюёшь в сердцах: «Конвоиры – крысы!» Одна палка колбасы, кусок сыра, пачка чая, три пачки сигарет с фильтром – как корова языком. А глаза у них такие честные-честные. В пенал максимум помещаются двое. Нас было трое. Хотели запихнуть четвёртого. Передумали. На флюорографию и на СПИД нас не повели. Забыли. На дактилоскопию и фотоальбом гостей Бутырки попали только потому, что припёрло поссать и стали ломиться в двери. (Ночь близится к утру. Коридорные устали гонять целую хату-сборку на время. Утомились и пошли бухать.)