– Кара!!! Вставай немедленно!
Дверь чулана, служившего мне спальней, распахнулась, и на пороге появилась Далана, которая и издавала эти ужасные громкие вопли.
– Что вы так кричите? – простонала я, с трудом раскрыв заспанные глаза.
Женщина с чувством выругалась на своем родном тувинском языке, и бросив в меня моими же штанами, висящими на ручке двери, уже на чистейшем русском гаркнула:
– Ты совсем уже ошалела?! Восемь утра, а она дрыхнет как сурок! Забыла кто сегодня приезжает?!
Я села, и встряхнула головой, пытаясь удержать сознание, стремительно уплывающее обратно в объятия морфея. Разглядев сквозь один прищуренный глаз свою опекуншу, разодетую в самое лучшее платье, наконец вспомнила:
– Мажоры! Черт, совсем из головы вылетело!
Стремительно подскочив с постели, стала натягивать на себя одежду под неодобрительное цоканье тетки Даланы.
– Ай-яй-яй! Не мажоры, а сыны очень многоуважаемых господ!
На это замечание я лишь тихо фыркнула, и под гневное бормотание подгоняющей меня тетки, вылетела из комнатушки, по пути получив звонкую оплеуху.
Потирая покрасневшее правое ухо, которому почему-то вечно доставалось от Даланы, я быстренько умылась, и побежала готовить дом для высокопоставленных гостей. Времени до их приезда остается совсем мало, так что про завтрак лучше даже не заикаться, а то тетка совсем озвереет.
Далана уже семь лет является моим официальным опекуном.
Как так получилось?
Она нашла меня едва живой в зимнем лесу, неподалеку от своей туристической базы. Когда женщина подошла ближе, то увидела, что вся правая сторона тела, найденного ею ребенка, оказалась полностью сожжена. Она позвала кого-то на помощь, и забрала меня на свою базу, потому как дороги перемело, и до ближайшей больницы было километров двести. В такой снегопад никто не рискнул бы сунуться на тракт.
При помощи мазей, выданных местными травниками и последующей пересадки некоторых участков кожи, меня, конечно, вылечили, но вот безобразный ожог, изуродовавший половину тела, остался со мной навсегда… И никто не знает, как он мне достался. В том числе и я.
Дело в том, что я не помню себя до десяти лет. Вообще… Ни имени, ни родителей. Первое мое воспоминание – это боль от ожога, и запах горелой кожи, смешавшийся с ароматом заиндевелой сосновой хвои, на которой я лежала. Ну и лицо Даланы, склонившейся надо мной.
С того самого дня я и живу на ее турбазе. Не знаю, почему Далана решила меня удочерить, скорее всего ради бесплатной рабочей силы, но все равно я ей за это благодарна. Неизвестно, что ожидало бы изуродованного ребенка в детском доме…
Моих родителей искали ровно год. Но, к сожалению, так и не нашли. Сотрудники полиции и психологи не раз пытались заставить меня вспомнить хоть что-то, но все было без толку. Моя память до десяти лет была как чистый лист. Я даже имени своего не знала, а Карой меня назвала тетка Далана, которая все время твердила, что я божья кара, посланная на ее бедную голову.
Не сказать, что жизнь в приемной семье была совсем ужасной, но и легко мне тоже не было. Далана не баловала родительской любовью, но исправно кормила, выделила чулан на первом этаже, и даже отдавала вещи своих двух дочерей, которые изнашивались или становились им малы.