Читать Ниже
– Это самый близкий путь к свету, – торжественно объявил Толстый. Наверняка, вычитал где-то. – Через тьму.
В школе его дразнили жирдяем и свиноматкой, но друзья уважительно звали Толстым или, редко, Егором. Толстый сам, кажется, почти забыл звучание своего имени и вместе со всеми недоуменно оглядывался, стоило бабушке завопить: «Егорушка, домой!»
– Чем ниже, тем лучше, – проскрипела Тамара.
Все кроме Толстого поморщились от звуков ее голоса. Никто Тамару не любил. Вся сухая, костлявая, она напоминала уродливое растение, лишенное полива. Блеклая и бесцветная, Тамара безо всякого интереса смотрела на мир через узкие прямоугольные очки, привыкнув, что ее не замечают, она ни во что не ставила остальных.
Что-то не так было с ее горлом, в нем вечно копились сопли, и там так зловеще клокотало и булькало, что никто не решался над этим шутить. Тамара скрипела, хрипела, откашливалась – это было невыносимо для любых, даже не самых чутких ушей.
Они вчетвером сидели в подвале и мерзли. В теплый августовский день никто не догадался захватить даже легкой рубашки или кофты ради этого маленького приключения. Подвал был сырой и темный. Воздух здесь стоял затхлый, но в то же время вокруг реяли какие-то морозные сквозняки, по странной причине не приносившие ни дуновения свежего воздуха.
Вниз от основного помещения, заваленного гнилыми досками, уходила еще одна лестница, частично скрытая под водой. Оттуда то и дело несся плеск, и Тамара с улыбкой заверила всех, что это крысы.
Никита хотел сказать, что крыса – это она сама, но сдержался. Как и остальные, он пришел не для того, чтобы препираться и выяснять отношения, а чтобы раз и навсегда все изменить.
Вообще, их должно было быть шестеро. Сакральная шестерка, как сказал Толстый: шесть человек, которые узрели шесть знаков на шестой день после их первой встречи. Не самой первой встречи, конечно, – знакомы они с детства, а после той особой встречи, что организовал Толстый. В этот раз Миша и Аня не пришли, но лучше бы не пришла Тамара. Никита знал, Соня тоже так думает. Соня, которая с третьего класса смотрела сквозь Тамару и никогда не обращалась к ней напрямую.
Свечки не желали загораться, огонек каждый раз тух, то ли от сквозняков, то ли от сырости, а то и от недостатка кислорода. Толстому приходилось тяжелее всего: заговорив, он тут же начинал задыхаться, горло Тамары привычно клокотало.
– Неважно, что двоих из нас сегодня нет, – сказал Толстый. – Мы теперь навсегда связаны духовно.
– Их тени сейчас здесь, – глухо пророкотала Тамара, сужая глаза за стеклами очков, будто бы силясь разглядеть незримое.
– Мне тут надоело, – пожаловалась Соня, потирая замерзшие плечи, но не сделала попытки уйти.
– Сейчас-сейчас, – Толстый не оставлял надежды разобраться со свечками.
Удалось зажечь одну, ее поставили в центр нарисованного мелом на полу круга. Вдоль него вилась вязь из матерных надписей и математических примеров – Тамарина идея; она утверждала, что математика представляет собой высший пример порядка в нашем мире, а мат – отражение первозданного хаоса, вместе это как инь-ян, вселенная в ее совершенстве.
Стоило ей высказаться, как очевидной стала даже схожесть слов: мат и математика – порядок через хаос. Все сходилось одно к одному и убеждало в правильности избранного пути.