Раньше я не обращал внимания на всяких террористов, экстремистов, радикальных анархистов. На нашей фабрике такие не появлялись: мы слышали наполненные гноем и желчью имперские новости о других фабриках, переживших атаку террористов, только не принимали в расчет.
– Проблемы других фабрик – не наши проблемы, – говорил я, когда разговор касался этой темы, и коллеги кивали. Действительно: важнее отработать норму и уйти домой пораньше, чем бороться за давно усопшую экологию планеты.
Написанные краской лозунги на нижних этажах, куда охрана улья предпочитала не заходить, выглядели слишком одиноко, чтобы обращать на них внимание. Я слышал слова: "Пока ты не замечаешь проблему, она готовит для тебя плазмоган", но не обращал внимания, пока поздно не стало.
Все тело свела судорога агонии. Ненавижу дестабилизаторов…
Глаза, которые я старался держать открытыми, закрылись.
Я слышал от кого-то, что после смерти люди видят свет в конце туннеля. После того, как меня раздавило бетонными обломками, никакого света я не увидел. А вот туннель был, да: в конце него царила жутко голодная тьма, и меня несло прямо в пасть этой тьмы.
Хуже то, что потолок, стены и пол туннеля состояли из сплошного месива когтистых щупалец, которые жадно шарили по сторонам, пытаясь нашарить меня. Я не чувствовал тела, но тем не менее умудрялся уворачиваться от щупалец и замедлять полет к черному ужасу.
Мимо меня летели белые шары – когда щупальца касались шаров, я слышал истошные вопли.
К сожалению, остановиться я не мог, пусть и очень хотел. Я догадывался, что хорошим мой конец точно не будет – тьма предвкушала. Каждый шар света, попадающий в эту жуть, сразу гас.
Внезапно меня рвануло обратно, мимо щупалец, которые не успели отреагировать на мой побег – слишком велика была скорость.
И ощущения от реального тела вернулись, да в таком объеме, что я сразу захотел его уменьшить. Каждая клеточка тела полыхала жгучей болью.
А значит, я жив. Без всяких сомнений – мертвецы ничего не чувствуют. Но не уверен, что хочу жить. Если смерть – это отсутствие боли, я жажду умереть.
Головная боль длилась неимоверно долго. Мозг словно драла когтями бывшая, та еще стерва: я не мог шевелиться, думать, не чувствовал тела. Когда привыкал к одной боли, ее сменяла другая: меня будто пронзали холодными иглами, окунали в кипяток, сплющивали в блин. Представьте самую жуткую головную боль, которую когда-либо испытывали, и умножьте в сто раз. Именно такое ощущение я познал. Даже боль от бетонных обломков фабрики, которые меня погребли под собой, не была такой острой и многообразной.
Бесконечная агония накатывала волнами. Если бы я мог, то кричал. Я превратился бы в вопящее, обезумевшее от боли существо, если бы мог! Наверное, потому мне и не позволяли кричать, шевелиться.
Спустя вечность, наполненную невозможной болью, ощущения пошли на убыль.
И пришли мысли.
И только тогда я понял, что не сошел с ума.
Я ощутил под ладонями песок и мелкие камни. Я лежал на спине. В затылок впивалось нечто острое.
Судя по ощущениям, меня бросили в пустыне, но я не чувствую на лице ни противогаза, ни респиратора. Выходит, песок под ладонями – глупая шутка? Розыгрыш?
Мысли вызвали новые вспышки боли, поэтому я сосредоточился на дыхании, стараясь не стонать. Спустя минут пять боль снизилась до умеренно-сильной, и я перестал шипеть сквозь зубы.