Уже неделю, с тех пор, как получила письмо из части, написанное незнакомой рукой, Мария Степановна ждала звонок в дверь, ждала напряженно, непрерывно, ежеминутно, даже во сне. Но когда позвонили, и она открыла дверь, то, вглядываясь в высокого парня с худым землистым лицом, растеряно спросила:
– Вам кого?
И в ту же секунду, еще до ответа, по яростному, горячему толчку сердца поняла, кто это, и кинулась, повисла на шее.
– Здравствуй, мама, – тихо сказал Андрей, осторожно разжал ее руки, вошел в длинный коридор коммуналки, и повел ее за руку в комнату, странно волоча ноги.
И то, как он вел ее по коридору, и взрослое, непривычное выражение его лица, и походка, всё это испугало мать. Она шла за сыном, чувствуя, как рука ее и лицо покрывает испарина испуга: что-то плохое произошло с сыном, что ей предстояло понять и осмыслить.
Они вошли в комнату, разгороженную диваном и комодом, и сын сел у стола, а она осталась стоять и вглядывалась в него, не решаясь целовать и обнимать, и бурно выражать радость, которая, по мере того, как протекали минуты молчания, угасала, уходила и на смену ей приходили тревога и недоумение.
Наконец Мария Степановна опустилась на стул, нарушила затянувшуюся тишину:
– Вернулся, сыночек, вернулся, счастье-то какое, – и она заплакала, заплакала, навзрыд, – а отец-то, отец, не дождался, ушел, болезнь скрутила, инсульт в одночасье.
Она хотела добавить, что инсульт случился с отцом, когда он узнал, что сына отправляют в Чечню, на войну, но вовремя остановилась: побоялась, что сын почувствует себя без вины виноватым в смерти отца.
– Да, я знаю, – Андрей ответил не сразу, через молчание, – ты мне писала.
– А я вот… – Он запнулся, глянул на мать исподлобья, – а я вот вернулся, только, может быть, для тебя лучше было бы, если бы я не вернулся.
– Что ты, что ты такое говоришь, Андрюша, – Мария Степановна чуть не заголосила, но прикрыла рот рукой. – Господь с тобой! Вернулся живой, руки ноги целы, вся жизнь впереди, а я так тебя ждала, что ты такое говоришь, что с тобой…?
– Контузия у меня мама, с головой плохо. Боли сильные и провалы в памяти. – Сын замолчал, ссутулился, уставился в одну точку на полу. – Лучше бы руки или ноги не было, чем это. У меня припадки бывают, эпилепсия, так что ты готовься, сильно не пугайся, просто нужно меня держать в этот момент, а длятся они недолго, не больше пяти минут.
Мария Степановна вспомнила детство, соседа по коммуналке, которого корежило припадками после той, другой войны, вспомнила, как страдали его мать и жена, как мучился он сам.
– Ну что ж, сынок, значит так и будем жить, – вздохнула она. – И с этим живут люди. А потом постепенно всё пройдет, забудется, выздоровеешь ты.
– Никто, мама, сказать не может, сколько это будет длиться, и вынесу ли я это.
Сын поднял глаза на мать, и вдруг погладил ее по руке:
– Мама… Всё же хорошо, что я дома.
– Да что ж я сижу, – всполошилась Мария Степановна, – я сейчас, пельмени варить поставлю. Я тебе пельменей налепила, помнишь, ты до армии их любил?
Сын кивнул. Лицо у него снова стало замкнутое и отсутствующее.
– Я пойду, помоюсь, – сказал он. – Пока ванна свободна.