Пожелтевший лист бумаги заполняли неровные строчки. Сургучная печать городского управления дознавателей раскрошилась от времени. Чернила выцвели и стерлись. Но тому, кто сейчас держал в руках чистосердечное признание, не нужно было вчитываться: он давно выучил его наизусть.
«Господин дознаватель, уж не знаю, за что меня арестовали! Моей вины нет! Как на духу заявляю! А то, что кровопийце энтому мы кишки выпустили, так за дело! Мерзкая тварь, хоть и выглядит как человек!
Меня позвал Юшка. Его – Мих. Так нас постепенно и набралась пара дюжин. А то, что я вилы взял, – так не идти ведь супротив клыкастой твари с голыми руками!
Не знаю уж, как Амелия с ним снюхалась, чем он дурищу приманил, но известно, что кровопийцы коварные и лживые. Мягко стелют, а потом, не успеешь опомниться, – зубы в шее! Если бы Амелия жива осталась, никто из приличных людей с ней и словом бы больше не перемолвился. Так что и к лучшему, что померла глупая девка.
Да-да, простите, господин дознаватель, я помню, что нужно отвечать на вопросы. Ну Микита я, кузнецов сын. Будто вы не знаете.
Ворвались мы, значит, в тот домишко. Хлипенький такой. У крыльца цветочки, дорожка песком посыпана, каменная чаша галькой выложена, а вверх бьет ключ – вроде как хвонтан, так это у ристократов зовется. Фу, срамота. Не дом, а картинка из книжки, сразу видно, что нелюдь живет.
Когда парни дверь высадили – я задержался чуток, выдирал с корнем кусточки-цветочки и в хвонтан кидал. А нечего жить не по-людски! Так что, когда я в дом протиснулся, уже почти все и закончилось.
Амелия, дурища эта, лежала на полу белая, как кукла восковая. Вампирюку поганого в десять пар рук уже скрутили и оттащили. Искровенили тварь. А он и не сопротивлялся особо: хоть и вампир, а слабак. А может, и сил уже не осталось вырываться. Не побарахтаешьсям, когда между лопаток нож торчит, а бок вилами продырявлен. Но чуть парни ослабляли хватку, как он тут же ужом изворачивался и к Амелии полз.
Как вспомню, до сих пор мороз по коже от этого зрелища. Вот она, тяга к крови невинной девы. Прижал ее к себе, и только и слышно: «Амелия, Амелия, Амелия!» Но тело у него отобрали, за руки, за ноги растянули. Тут вперед выступил Мих.
Он хотел, чтобы все по совести было! Что мы, дикари какие, что ли?
– Признаешь, – говорит, – что лишил жизни девицу Амелию? Выпил кровь до капли и до смерти?
А сам кол осиновый занес.
– Признаю, – прошелестел вампирюка. – Но…
Что он там в свое оправдание собирался бормотать, мы слушать не стали. Мих кол ему в сердце вогнал. С одного маха! Это мы еще милосердно поступили! Могли бы для начала конечности повыдергивать да глазюки повыкалывать.
Кровопийца содрогнулся, закашлялся красным. Но живучий гад оказался. Мы уходили – он еще барахтался. Полз за нами, вернее, за Амелией, которую Мих взвалил на плечо.
Стоит глаза прикрыть, так до сих пор в ушах его шепот:
– Амелия… Мелли…
Вот и не понимаю я, господин дознаватель, за что нас задержали. Кровопийцы – угроза всем разумным расам, я так считаю! От них и люди страдают, и гномы, и орки, да и драконы, небось, тоже! Надо под корень извести всю их народность. А то, что разговоры ходят о том, чтобы вампиров признать равными остальным, – так это опасный бред! Бред и ересь!