1001 ночь, или история Омара-ибн-аль-Хаттаба
(памяти Соловьёва)
***
«Эту историю передал нам Абу-Омар-Ахмед-ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда-ибн-Али-ибн-Рифаа, ссылавшегося на Али-ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда-аль-Хасима-ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается на Омара-ибн-аль-Хаттаба, и сына его Абд-Аллаха – да будет доволен Аллах ими обоими!»
(Ибн-Хазм, «Ожерелье Голубки»).
***
Давно смолкли протяжные голоса муэдзинов, и ночь окутала благодатным сумеречным невесомым шёлком крыши домов и купола мечетей. Острые вершины минаретов ещё были подёрнуты дымкой, когда небо, словно волшебный плащ Гаруна Аль-Рашида, в один миг покрылось алмазной россыпью звёзд с ущербной, блистающей великолепием, Луной во главе. Она тотчас отразилась в прохладе арыка, томно бросая отблески на листву деревьев, затаившихся во тьме.
О, благородная Бухара-и-Шериф!
Всегда шумная, с базарами в семь полётов стрелы, с караванами, под звон бубенцов гордо вступающими на твои площади, с тонким, дурманящим запахом амбры и мускуса – ты ли отдаёшься столь безропотно во власть тишины и покоя?
Аллах велик, и ночь сменяет день, а царственное Солнце сменяет венценосная Луна, и даже великий город засыпает, утверждая волю Всевышнего. Засыпают все, кроме таинственно дрожащих теней, древних, как сама Бухара, джиннов, а ещё – воров и влюблённых.
Там, где кривые улочки скатываются в берег быстрого Пянджа, навис над обрывом большой карагач. Вот слышатся лёгкие шаги, шорох, горячий шёпот:
– Ты пришла, царица моего сердца?
Девушка капризно ведёт изогнутой бровью:
– А ты принёс мне подарок, как обещал в прошлую ночь?
Прекрасный юноша надевает на её мизинец серебряный перстенёк, и целует. Она вздрагивает, как трепетная лань:
– Ты целуешь меня? А слова любви? Ты читаешь мне только стихи, а о любви не говоришь…
Юноша смущён:
– Но в моих стихах много слов о любви. И я…
– Нет, скажи, что любишь. Или ты для другой бережёшь такие слова?
– Люблю тебя, о моя роза Хорасанских садов!
– Любишь? – красавица надувает губки.
– Люблю! Клянусь, что буду любить тебя вечно! Скорее этот карагач зацветёт нежными фиалками, чем я разлюблю тебя.
Девушка кладёт голову на плечо юноши.
– Ну, так и быть – читай свои стихи.
…Пяндж несёт прочь свои мутные воды, а карагач качает ветвями, великодушно прощая юноше его слова. За свою жизнь он слышал великое множество слов и клятв, произнесённых здесь, и видел много влюблённых, прекрасных и юных. Но шли годы, и проходила юность, и наступала зрелость, и вот уже вчерашние влюблённые – теперь дряхлые старики – приходили в полдень в чайхану у карагача, и их неспешная беседа была уж об ином. Этот старый карагач хорошо знал цену пылким клятвам и громким заверениям – в вечной любви, он знал, куда уходит Любовь, когда в двери стучится Вечность.
И как всё, всё рассыпается в прах…
Последняя ходка
…Череда барханов прерывалась такыром, разрубленным длинными рукавами трещин в сухой и твёрдой, как камень, земле. Там, где песок наплывал на землю, торчали тонкие серые прутья редкого саксаула.
Умар спешился и снял с плеча карабин – это место он выбрал ещё в прошлый переход, и оно его вполне устраивало. Перемётные сумы он уложил на землю, рядом с кустами.