Накануне последних святочных дней тихая и спокойная ночь выдалась в Залесье. Сказочным, мерцающим светом засияло ночное небо, сплошь усыпанное яркими разноцветными звездами.
Из печных труб деревенских изб, кучно приютившихся у лесной опушки за косой щербатой изгородью, медленно поднимаются в небо длинные полупрозрачные нити белесого дыма.
Воздух и тот будто застыл на морозе. До того он чист и прозрачен сделался, что казалось, тронь его пальцами и оживет тишина эта дивная, нежным звоном чарующей душу мелодии.
И в такую вот ночь живописную, как на грех, вдруг возьмет обязательно, да и приключится на ровном месте какая-нибудь небывалая дотоле история.
Может в пору, какую иную, или в некой другой какой местности и не случилось бы ничего необычного. Но в Залесье, да на зимние Святки! Много разных чудес притаилось, потому как народ тут простой, бесхитростный, в духов всяческих верит искренне, точно так, как в святую Троицу – сущность божию православную.
Задержался однажды в такую ночь, после вечерни, в Залеской церквушке, дьякон Игнат, завозился по делам хозяйственным. Натаскал воды из колодца, масло в лампадах сменил, пол вымыл, образа поправил. Сотворил крестное знамение, и собрался было уже к выходу, как слышит, кто-то со двора в дверь стучит. «И кого это принесло в такое позднее время?» – удивился про себя дьякон, отпирая задвижку.
Вслед за густым клубом морозного воздуха, отряхивая рукавицей снег с подола богатой синей шубы, показался в нефе невысокого роста седобородый старик с посохом.
– Вечер добрый, хозяин! Не обессудь, что так поздно. Проходил мимо, смотрю, огонек – открыто, значит. Зайду, думаю, обогреюсь с дороги. Зябко-то на дворе нынче, а путь не близок, лежит. Не откажи путнику в милости.
– Как же отказать?! На то он и храм Божий, дабы всяк страждущий мог в нем помощь свою обресть аки царство небесное. Проходи, садись на лавку, грейся. Откуда куда путь держишь? Время-то, вон какое, к странствию не особо подходящее.
– Да ничего, я привыкший, каждый год так, принимаю у брата младшего смену и обхожу владения, пока он отдыхает. Порядок сам знаешь, во всем нужен. Ты вот тоже смотрю, не бездельничаешь, – усаживаясь на лавку, заметил старик.
– У каждого свой хлеб, а мой служение Божие, – не без гордости произнес дьякон.
– А скажи-ка мне слуга Божий, слыхал я в народе шепчутся, что шалит у вас нынче на деревне нечисть разная.
– Глупости всё! Сказки бабьи! Чего только народ не придумает по необразованности. В святом писании про то прямо сказано, суеверия разные есть по сути своей заигрывание с силами Богу противными и в стенах церкви этому потакать не должно.
– Ты дьякон-то говори, да не заговаривайся! – вскипел вдруг старик, – Ты по своей молодости, да неразумению смотрю, не признал, с кем беседу ведешь?!
– Мой грех, не признал. Потому, как знать не знаю, это точно подмечено, да вот только и ты бы свой пыл поумерил старче, не на ярмарке все-таки, в храме Божием!
– Знай же, праведник, храм этот тут стоит с моего на то дозволения и из моих милостынь каждое брёвнышко для него выбрано, и имя мне Карачун! – устрашающе приподнялся с лавки старик. – Слыхал небось, чего смертному личная встреча со мной предвещает? – вкрадчиво поинтересовался он, пристально глядя в глаза дьякона.