Кирилл
Всё началось с кладбища.
Или с леса? Если взяться, то можно найти разные точки отсчёта. Я мог бы вспомнить первое сентября – или тот день, когда весь класс заснул от моего голоса, а учитель чуть не задохнулась.
Но для нас двоих всё началось с кладбища.
Когда потом я просыпался от кошмаров, мама говорила: «Кирилл, ты же маленький! Ты это придумал! Ты не можешь запоминать сны!» Ох уж это родительское высокомерие!
Мне было три, и я помнил не только похороны деда. Я помнил и то, как он водил меня по лесу, когда родители, занятые на работе, отвозили меня в его лесничество. Помнил, как он журил меня, когда я убегал и прятался. Помнил, какие сказки он рассказывал, и почему погиб. Помнил всё. Но то, что было до похорон, всплывало лишь по случаю, от похожего слова или внезапно найденной старой фотографии. Что-то осталось в сознании ярче, что-то стёрлось, будто давно просмотренный фильм: в голове сохраняются самые яркие моменты, а мелочи утекают, как вода сквозь пальцы.
Но похороны я не смогу забыть никогда. Этот кошмар приходил ко мне так часто, что иногда я сомневался, где реальность, а где нет. И было ли на самом деле, или, как говорил психолог, происходило в детском воображении?
Я не знаю.
В любом случае, для нас история началась с кладбища.
Мне там было грустно, но скучно: взрослые не обращают внимания, не замечают моих слёз. А я ведь тоже любил дедушку! Он ведь умер, потому что я рассказал про голоса леса, которые хотели убить вредных дядек! Почему взрослым можно обниматься и жалеть друг друга, но про меня думать, что я ничего не понимаю и не чувствую? Будто не понимаю, что если бы промолчал, то дедушка не пошёл бы в Заячий ложок и остался бы жив. Будто я должен молчать, как младенец, и молчать! А ещё вокруг куча громких голосов, словно людей больше, чем пришло на похороны. Тогда я убегаю и кричу: «Мама, найди меня!» Прячусь за деревом. Тихо шепчу, как учил дедушка: «Спрячь меня, берёзка», а когда выхожу, на кладбище пусто. Никого нет.
Мама рассказывала, что на самом деле они с отцом были рядом. Но я вижу во сне иначе, и верю, что и в реальности видел пустое кладбище.
Камень, металл, дерево. Свежие деревянные кресты с куском белой тряпки. Старые металлические оградки. Памятники – мрамор и гранит. Памятники – сотни чужих лиц. Сотни людей, ушедших на небеса. Памятники, берёзы, ветер – и пустота на серой от заморозка земле.
– Мам? – я оборачиваюсь, и не вижу никого. Кричу, но ветер сдувает голос, и в воздухе висит липкая тишина. А где-то, на краю видимости, ползёт тьма.
– Мам? Пап? Где вы? Помогите… Пожалуйста! Помогите!
Только шелест листьев, холод, молчание и мрак. Тьма ближе. Знаю, как только она доберётся, то я исчезну, пропаду. Страшно, но кричать не выходит. На одном из каменных обелисков я вижу своё лицо – и чуть не падаю в пустую могилу.
Меня подхватывают чьи-то нежные руки. Ставят на ноги, стряхивают с волос осенний лист, поднимают упавшую шапку с помпоном и немного неловко надевают на мою голову. Шапка наползает на глаза, но я молчу.
– Ты кого-то потерял, мальчик? – голос звучит близко, но кладбище пусто.
– Ты потерялся? – спрашивает смеющийся женский голос из пустоты, – Скажи, потерялся? Если потерялся, то помогу. Сам ты не выйдешь.