Читать Ткани мира

Наша система здравоохранения – самая хорошая.

Потому что зиждилась на советском опыте.

А кто не согласен с этим – пусть горит в аду!

Десять часов вечера. Июль. Темно уже.

Апостол спит в палате. Минувший хмурый дождливый день, утопивший город Z в месячной норме осадков и автомобильных заторах, представлявших собой бело-красные, словно польские флаги, полосы, то разорванные, то нетронутые ничем, обнадёжил Апостола: послезавтра ему снимут бинты на кистях, пострадавших от сильнейшего химического ожога, который даже опытным травматологам не мог сниться. Когда карета реанимации приехала (точнее, приплыла; ах, люблю летние дожди) в Главный госпиталь травматологии, кисти студента факультета психологии местного медицинского университета, музыкального активиста-авантюриста Андрея Синеозёрного, более известного в узких кругах, как Апостол, больше напоминали подгоревшие кроваво-коричневые грифельные карандаши, ожог разрушил всё вплоть до костей. Ещё больше, чем ожог Апостола, врачей поразило мёртвое спокойствие потерпевшего: ни слезинки, ни крика, даже тихого несмотря на то, что и кровь, и иные жидкости мгновенья назад фонтаном били, от нервных окончаний кистей не осталось и нейрона. Врачи заявили, что несчастный Апостол потерял около литра крови. К счастью, своевременно оказанная квалифицированная помощь помогла избежать куда более плачевных последствий, с лёгкостью бы переславших Синеозёрного к апостолам настоящим: Андрею, Петру и всей компании.

Черкашин был не из лириков. Соответствующая запись в трудовой книжке не позволяла ему быть лириком. В его профессии не место лирикам.

Он ради дела, последнего дела, которое позволило вырваться из тесного кабинета городского эмира, посланного Конторой государственной безопасности, в столицу с вытекающим повышением в звании и увеличением денежного содержания, не гнушался никакими средствами; в итоге, он получил заветное дело. Кабинет теснил его, поэтому Черкашин не первый день снимает номер в гостинице «Лазурная», расположенной в том же квартале, где и Главный госпиталь травматологии, в котором лежал Апостол. Офицер-силовик доплачивает стоимость проживания в «Лазурной» из командировочных, выкладывая из этой своей кубышки не менее семи бумажных червонцев, либо несколько десятиграммовых золотых слитков, которыми тоже можно было свободно расплачиваться в государстве.

Хоть и существовали строжайшие запреты на курение на территории гостиницы, все сотрудники Конторы государственной безопасности, одним из которых и был полковник Валерий Павлович Черкашин, городской эмир, не очень-то соблюдали запреты. Курил, курил офицер без конца, без начала. Особенно, когда ему попадались дела, окутанные всякого рода мистикой, загадочностью, порой даже оккультизмом, с которым государство активно борется в течение последних семи лет. Но нынешнее дело Черкашина относится к разряду «более, чем…» Поэтому его номер превратился в огромную пепельницу с замкнутой системой циркуляции табачного дыма и биологических запахов Черкашина, а он сам превратился в тень самого себя. В дым самого себя.

Где только возможно выросли пепельные горы. Самая крупная из этих гор соседствует с письменным столом, на котором разложены листы, исчёрканные умозаключениями полковника, до которых он додумался как в трезвом состоянии, так и будучи опьянённым, сильно или слабо, алкоголем или чем ещё хуже. Там же и лежали показания свидетелей, так или иначе причастных к происшествию в химической лаборатории Третьей средней школы, когда двадцатичетырёхлетний Андрей Синеозёрный, выпускник данного учебного заведения, получил сильнейшие химические ожоги рук. В связи с экстренной госпитализацией юноши, беседы с ним не проводилось.