Лето 862 года
Ясноок первым почувствовал – что-то случилось.
Еще минуту назад он с княжичами яростно рубил деревянным оружием крапиву у частокола, но вдруг замер, застыл, словно к чему-то прислушиваясь.
Вскоре и наставник Бьоргульф почуял неладное, сердито цыкнул на расшумевшихся детей. В самом деле что-то происходило: засуетились стражи на заборолах[1] деревянной крепости, заметались воины-руосы, донеслись резкие возгласы. И тут же хрипло загудел рог – тревога!
На верхней галерее терема, где с куклой сидела маленькая Мила, появилась встревоженная княгиня.
– Что сие, Бьоргульф?
Но старый воин уже спешил на стену. На ходу крикнул через плечо:
– Уводи детей, госпожа! Да поскорее!
С каких это пор он осмеливался приказывать супруге Хорива Киевского?
Однако гордая княгиня не возмутилась. Подхватив на руки Милу, стала скликать сыновей. Позвала и Ясноока – но куда там! Пусть княжичи прячутся за женскими подолами, а он, Ясноок, сын викинга! Его место на заборолах крепости – там, где надлежит быть воинам. Не оборачиваясь на окрик княгини, размахивая деревянной секирой, мальчишка помчался за Бьоргульфом.
Звуки рога по-прежнему тревожно прорезали тишину жаркого полудня. Отовсюду спешили воины-руосы, на ходу застегивая шлемы, подвязывали наручи, половчее перехватывая оружие. Ясноока грубо толкали. Кто-то сказал, чтобы убирался прочь, укрылся за запорами. Но мальчишка, цепляясь за поручни сходней и протискиваясь между мужчинами, все же вскарабкался на площадку смотровой башни над воротами.
Однако его заметили и тут.
– Уведите прочь Эгильсона! Чего щенок вертится под ногами?
Однако Ясноок клещами впился в перила площадки.
– Мама… Там мама!
Он уже видел ее: без шлема, с развевающимися по ветру светлыми волосами. Конь ее несся вскачь, с разбега влетел в воду – туда, где был брод через реку Стугну, на подступах к крепости Витхольм.
Столпившиеся наверху воины закричали, ободряя всадницу. Ясное дело – отважная жена предводителя Эгиля не станет без причины устраивать столь бешеную скачку. Вместе с несколькими воинами она уходила от врага, и хотя преследователей еще не было видно, но со стороны бора за Стугной уже долетал гомон и слышался глухой гул копыт приближающейся погони.
Что бы это могло быть? Кто дерзнул напасть на воинов, служащих киевскому князю Хориву?[2]
Вспенивая воды Стугны, беглецы миновали брод и, нахлестывая коней, ринулись на поднимающуюся к Витхольму дорогу. И тотчас на противоположном берегу показались преследователи. Все новые и новые верховые выныривали из зарослей. Впереди, яростно вопя, скакал воин в шлеме с позолоченными рогами, и в Витхольме его тотчас узнали.
– Оскальд! Дождался своего часа в Киеве, Рюриков пес…
– А вон и киевляне с ним. Боярин Гурьян со своими людьми… И Вавила с дружиной. Да провалятся эти предатели в леденящую Хель!..[3]
– Что ж, похоже, нас ждет славная распря стали![4] – почти весело проговорил кто-то. – Покажем же этим киевлянам, что не зря мы ели хлеб Хорива Киевского!
Ясноок не слушал. Его грызла тревога. Где же отец – сильный и бесстрашный ярл[5] Эгиль? Как он допустил, чтобы эти люди напали на маму?
Однако сколько мальчик ни вглядывался в тех, кто приближался к крепости, отца не заметил.