В доме Мацневых на Посадской улице. Четверг Страстной недели, сияющий апрельский день; время к заходу солнца.
Просторный, провинциально обставленный зал-гостиная; у окон много зимних цветов, среди коих фуксия и уже зацветшая герань. Одно окно выходит в стеклянный коридор, идущий вдоль всего дома и кончающийся парадным крыльцом; другие четыре окна выходят на улицу – немощеную, тихую улицу, с большими садами и маленькими мещанскими домишками. Сейчас все заняты тем, что выставляют первую зимнюю раму. Собрались: сам Мацнев, Николай Андреевич, высокий, полный, красивый еще человек, со смуглым цыганским лицом; видимо, обычно носит русский костюм, но сейчас домашне и привычно распущен: красная шелковая, полурасстегнутая в вороте рубашка без пояса, широкие черные шаровары, внизу завязанные тесемочками. Вместо сапог – туфли. Ему всегда жарко. Александра Петровна, жена, добрая и всегда озабоченная. Старшая сестра Мацнева, вдова, одинокая женщина с характером – зовут все тетей Настей; и стоит и ходит, заложив руки в бока, курит. Гимназистик Вася, грязный, замусоленный, видно, что сейчас только возился в какой-то грязи; карманы оттопыриваются от бабок. Взволнован больше всех и всем лезет под ноги. Две взрослые гимназистки, семиклассницы: дочь Надя, скромная, тихая, мечтательная девушка, влюбленная в подругу, – и подруга Зоя Николаевна Пастухова. Дворник, он же и кучер Петр.
От одного окна цветы отодвинуты, и Петр, взгромоздившись на подставленный стол и тужась, тянет за веревку, продетую в кольцо на верхней перекладине рамы. Александра Петровна со страхом смотрит на раму и время от времени поднимает руки вверх, как бы готовясь принять свалившегося Петра и раму. Тетя Настя, самостоятельно заложив руки в бока, смотрит иронически. Гимназистки в стороне.
Мацнев. Да ты тяни, а не мусоль! Ну?
Петр. Да она не падает, Николай Андреич. Боюсь, как бы веревка не оборвалась, тогда я вам таких дров наделаю. – Не идет, говорю.
Александра Петровна. Ну, конечно, оборвется. Петр, Петр!
Мацнев. Дай-ка я… Эх, ты, ворона!
Тетя (иронически). Сам собрался – да тебя, батюшка, и стол-то не выдержит.
Вася. Пусть папа, – папа, полезай! Лезь, папа.
Мацнев (пробует стол). А ведь – правда, не выдержит. Петр, принеси-ка стол из кухни.
Александра Петровна. Да не надо, Николай Андреич. Ну, что ты собрался к вечеру рамы выставлять, еще захолодает.
Вася (возмущенно). Ну, что ты, мама, говоришь! Такая жара, а она…
Тетя. Уж оставь его, Саша: приспичило. Петр, а ты и правда на голову-то не свались, не легонький!
Петр (тужась). И свалишься!
Вася. Папа, пусть он вожжи возьмет. Новые, они крепкие.
Мацнев. Не мешай, Васька! А и то правда: принеси-ка, Петр, вожжи. Старые возьми.
Вася. Нет, новые! Новые, Петруша, возьми.
Александра Петровна. Да не мешай ты, Вася.
Петр (выходя). Лодыжки-то рассыпал, подбери, – игрок!
Вася. Где? (Подбирает, толкая сестру.) Пусти, Надька, под тебя закатилась. Да пусти ты, когда тебе говорят: расставилась, как барыня!
Надя. Ну, и выражаешься ты, Васька.
Мацнев. Васька! Не выражайся.
Вася. А чего ж она?
Мацнев (делая вид, что сконфузился за свой костюм перед барышней). Ах, простите, что я без галстука.
Как будто хочет поднять подол рубашки и закрыть им шею. Вася хохочет.