⇚ На страницу книги

Читать Вниз головой напополам

Шрифт

Интервал

* * *

Это небо в день гнева…

Это небо в день гнева —

с облаками над луковицами церквей —

обольётся слезами и птицами (от крестов до… червей),

и деревьями лиственными и хвойными дворняжьих пород —

осеннее, чумовое, от которого поворот —

в землю или под землю на конце реки,

то ли Волги верблюжьей, то ли, выколи глаз, Оки.

И глядишь на Стрелку[1], на остриё направления вверх или вдаль,

по течению или против него,

будто по недомыслию замысел разгадал…

Кувшины, распухшие от воды…

Кувшины, распухшие от воды,

распахнутые врата.

Входи, живи и вкушай плоды,

не выронив изо рта.

Живём – отравленные водой,

отвратным на вид плодом,

с наколотою в глазах звездой,

сжигающею наш дом.

И если снова вернусь сюда —

свой лёгкий свершить нажим, —

пусть звёзды капают, как вода,

окуклившись до снежин.

Не утонуть два раза в одной реке…

Не утонуть два раза в одной реке:

в омут сперва, потом головой с моста.

Одна голова летит – эге-ге-е! —

другая молчит, пузыри изо рта,

раздулась на двадцать бульбулей она,

встречает рассвет, провожает закат:

запас золотой от плоского дна

вбирая в погашенные глаза.

И катятся дальше река, голова.

И роется луч в шевелюре волн.

Любовь провожает до гроба, ловя

головы, с плеч летящие вон…

Всё забрызгано пятнами света…

Всё забрызгано пятнами света,

тенью старых и новых дерев.

Мало ветра, чтоб листьями с веток

отрываться, лететь, одурев.

Тени тьмою набухнут. Бескровье

колыхнёт к ледяному окну.

Полечу как отродье бесовье,

бошку в плесень ночную макну.

Джонни Уокер и Дэниэлс Джек

спят в остатках на донышках тёмных,

друг у друга в движении век

продолжаясь, в словах мегатонных.

Друг у друга мы есть или нет…

То ломясь, то вливаясь друг в друга,

разделяем ли мы тьму и свет —

изнутри подожжённого круга —

то сминающих нас, точно сон,

то бессонницей душащих смертной.

А в висках два дружка в унисон,

как навлоны валютою местной.

Русский актёр проходит пробы…

Русский актёр проходит пробы,

вступительные экзамены —

изображает пьяного.

Это же нулевой уровень,

клятва на знамени,

слёзы над гробом,

управленье туманами,

контурами пустоты.

Захлёбывается слюной,

выхлопным газом

клятвы:

«Я знаю, что трезв,

и со мною народ мой,

в роль входящий,

как в куст горящий,

не моргнув и глазом».

Мы подняли листву, смели…

Мы подняли листву, смели,

как фрагменты старинной карты

неоткрытой ещё земли

то ли плоской, то ли покатой.

Нам бы землю эту открыть,

в сердце не убавляя прыть,

выбивая ревнивый ритм,

выколачивая тайну рифм

из стволов, из груди, из глаз,

текущих по карте вниз, —

это сердечный оргазм,

естественный магнетизм.

Гоняет ветер здесь чаи…

Гоняет ветер здесь чаи

с потомками орды.

Причудливы обычаи

всегда живой воды.

Стучит в мозгу тестостерон —

есть слух даже у глаз.

Любовью с четырёх сторон

и с пятого угла —

проходят люди взад-вперёд,

неся свои кресты,

пьют кислород и водород

и бегают в кусты…

Меня пробирает дождь…

Меня пробирает дождь,

по листьям скользящий вниз.

Внизу ставят штамп подошв

сочнее транзитных виз.

Ласкает каблук земля.

Припудривает носок

серебряная зола,

и шепчет дождю листок:

«Уже никуда не лечу…»

Проводит по мне водой,

хлопает по плечу,

будто я неродной.

Голосом голых ветвей,

криком синего дня,

дождь рукою твоей

перебирает меня.