Читать Жила-была Катька

Мама решила, что Катя созрела для чтения, когда той исполнилось четыре года.

Папа сомневался:

– А зачем Кате так рано читать? В школу пойдёт и научится.

– До школы целых три года, за это время ребёнок столько всего упустит! – возражала мама. – Да она сама хочет, все буквы в «Весёлых картинках» знает. Да, Катя?

Катька кивнула. Ха! Да чего тут не знать, легкотня! Буква «в» – это Карандаш с пилой. Палец ко лбу приставил – думает о чём-то. «Е» – Чиполлино. У него из головы луковые пёрышки растут, как у людей волосы. Очень удобно: захотел лука – сорвал и съел. Чиполлино наступил мышке на хвост, а она ничего, не пищит. Терпит. Буква «с» – это сыр, «ё» – крокодил с глазами… В детском саду никакими такими буквами не занимались, а ждать три года очень долго.

– Я букварь у Луниных возьму и буду учить, – сказала мама.

Она принесла синюю книжку со смеющимися первоклашками на обложке и открыла на странице с алфавитом.

Катя быстро выучила остальные буквы, которых не было в «Весёлых картинках», и уверенно рисовала их в тетрадке. А как дело дошло до слогов, чтение застопорилось.

Мама хмурилась:

– Мэ да а… как будет вместе?

– Ма, – подсказывал папа Кате, но та упрямо молчала.

Маму Катина тупость раздражала, и к концу урока учительница была порядком взвинчена, а ученица – в слезах и соплях.

– В кого ты такая глупая? – сердилась мама.

Катя задумалась. Дальних родственников она не знала, а близкие – вот они, рядышком.

Если бы Катя умела рисовать так же хорошо, как настоящие художники в книжках, она изобразила бы вот этот диван, маму с букварём и себя, с опущенной головой, тёмными хвостиками и бантиками – всё как положено.

– Мэ да а что будет?

В голове у Кати прояснилось.

– Будет… ма! Будет ма!

– Молодец, не совсем тупица, – выдохнула мама.

Катя одолела слоги и вскоре бойко читала Михалкова:

Я ненавижу слово «спать»!

Я ёжусь каждый раз,

Когда я слышу: «Марш в кровать!

Уже десятый час!»

Читать стихи было очень легко, потому что она и раньше знала их наизусть.

В детский сад Катя ходить не любила, потому что не было там ничего хорошего. Мальчишки дразнились и кривлялись, как ненормальные. Стоило человеку, то есть Кате, сесть порисовать, как Серёжка Моисеев непременно подбегал и отнимал коричневый карандаш, которым она только собиралась раскрасить лошадку. Моисеев зубы скалил и кривлялся совсем как мартышка, которую Катя видела по телевизору в передаче «В мире животных», только мартышка была смешной и симпатичной. Добрая потому что. Серёжка и вещи у Кати всегда отнимал, а летом нарочно испачкал ей руку смолой, когда в садике дорожки асфальтировали. Одним словом, не за что Катьке любить и детский сад, и Серёжку.

Вот и сейчас Моисеев подпрыгивал, корчил рожи, показывал карандаш и тут же прятал за спину.

– Катька! Катька! На, на, возьми!

Он сунул карандаш в рот, как будто закурил, и запел, паясничая:

На палубе матросы

Курили папиросы.

Один не докурил,

Собаке подарил.

Катя отвернулась. Ей и в голову не пришло жаловаться воспитательнице, она отомстила сама. Взяла бумажный листок и нарисовала маленького пузатого человечка с кривыми ногами и тремя волосинками на голове. На руках у него не хватало пальцев – ерунда! Одним больше, одним меньше… Из носа у человечка текло, изо рта торчали огромные зубы, а позади болталось что-то похожее на связку сосисок. Печатными буквами Катя подписала: «Это Серёжка», чтобы потомки знали, кто увековечен на рисунке, ведь все художники так делают. Нарисуют даму в шляпе и подпишут, что это дама в шляпе, а то вдруг забудут потом.