Вульф
– Волк! Волк! – вопит Шмель, как ненормальный. Он точно колобок, бежит через толпу и расталкивает танцующих пухлыми локтями.
Подкатывает ко мне и хватает за грудки. Отрывает от пола пятки, чтобы прокричать в лицо:
– Какого черта! Ты с ума сошел! Это был восьмой вокалист. Восьмой, твою мать! Что ты делаешь? Так мы никогда не сыграем «Пропасть». Ты как со своей Иркой расстался, так совсем с катушек слетел.
У него еще что-то дрожит, недосказанное на губах, и я, грубо стряхнув с груди руки друга, отворачиваюсь за выпивкой к бармену:
– Ну, давай, Шмель. Договаривай.
– Со своей сучкой…
– Осторожно, Лохматый, слова фильтруй.
Но я с ним согласен.
Шмель дуется и перехватывает мой стакан.
– Руки убери, – говорю спокойно. – Этот блеющий козел под номером «8» петь в моей группе не будет. Ясно выражаюсь?
– Ну, все-все, – друг примирительно поднимает толстые ладони, – ты лидер, тебе решать.
Я оценивающе смотрю на напарника, а он тушуется, потому что знает, о чем я думаю. Сокрушенно мотает головой, отчего реденький хвостик цвета горелой древесины хлопает его по плечам.
Выгнал бы любителя сладенького, но он барабанщик от Бога, благо его свисающее пузико за томами и установкой не видно.
– Ладно, стучи. Пока. Пока я добрый.
– Ты не добрый, – ворчит толстячок и пытается залезть на высокий барный стул. Кряхтит, как старик, а затем, отдышавшись, когда все-таки удается запихнуть задницу на сидение, заканчивает мысль: – Ты злой и страшный серый Волк.
– Я в поросятах знаю толк, – растягиваю искусственную улыбку, потому что не до смеха, и опрокидываю в себя стопку горячего напитка.
Щепотка соли не спасает от горечи, откашливаюсь в кулак и сжимаю до боли переносицу. Башка чугунная от бесконечной гонки и попыток что-то создать, найти, понять. Надоело доказывать всему миру, что не верблюд. Шесть месяцев, как обдолбанный придурок, со звоном в штанах, потому что после сучки-Ирки ни на кого не встает, а дрочить как-то не комильфо. И музыка последнее время не приносит удовольствия. Все. Полная. Хрень.
– Вульф, ну, подумай, – снова заводит жалостливую балладу заноза-Шмель, – кого мы теперь найдем? К нам вокалисты приходить боятся. Ты просто уничтожаешь группу, Блэк! Сам петь будешь?
– Тебя мой голос не устраивает? – я прищуриваюсь. Шмель ожидаемо ежится: он не понаслышке знает мою тяжелую руку, а подраться я любитель: так с ним и познакомились пару лет назад.
– Пф… Ты ведь сам говорил, что не вокалист, а гЫтарЫст, – довольно улыбается и, облизнув пальцы, заказывает еще пива. – И какие идеи? Будем дальше шпилить в холостую?
Да, знает Лохматое Пузо куда кольнуть. Поиски фронтмена, и правда, затянулись, материал накопился, а выступать не с кем.
– Сегодня концерт у брата в Академии, там еще поищу, – переворачиваю стопку на стол. На сегодня хватит, выпивка мне точно не поможет.
Шмель корчит страдальческую рожу и выдает:
– Я буду дико ржать, если ты приведешь в нашу рок-группу правильную девицу с классической постановкой, – он выравнивается, подпирает барную стойку округлым хранителем бутерброда и пива, складывает перед грудью ладони, как делают оперные певцы, и вытягивает губы буквой «О», собираясь завыть. Только в исполнении толстяка оперетта получается комедией, отчего я заливаюсь раскатистым смехом. Вот что Шмель умеет круче, чем играть на барабанах, так это позёрничать, за это его и люблю.