Все будет хорошо
Я медленно зажгла свечу, долго держа спичку возле уже горящего фитиля. Задумчиво посмотрела на тающий, превращающийся в озерцо близ фитиля воск, затем на лепесток пламени. Мама говорила, что так поступать нельзя. Но кто слушает мам, особенно если дело касается подруг?
С болью взглянула на Тришу. Моя лучшая подруга спала на низком диване, так по-детски поджав колени к подбородку. Мокрые щеки, распухший нос, даже во сне подрагивающие губы.
Сегодня ей сделали больно. Очень больно. Так больно, как умеют делать только близкие, те кому веришь, те кого любишь. Триша любила. Любила всем своим наивным сердцем. Любила и верила… Сегодня ее любовь растоптали, ее верой воспользовались. Если бы только я знала…
Если бы…
Но она скрыла. Понимала, что я буду против, и скрыла.
Зачем?
Я вновь посмотрела на огонь горящей свечи.
Знала ли я, что поступаю неправильно? Знала.
Понимала ли, что это опасно? Понимала.
Но я хотела отомстить. Чтобы этот урод испытал все то, через что заставил пройти мою лучшую подругу. Чтобы ему тоже было больно и стыдно за самого себя. Чтобы осознал, каково это, быть втоптанным в грязь, и больше никогда, даже в кошмарном сне не повторял подобного ни с кем. А Триша… пусть счастлива будет. Пусть забудет горечь и горе, и будет счастлива, она этого достойна.
А меня не найдут. Пусть одного маминого «нельзя» я ослушалась, зато все остальные исполняла старательно.
И встряхнув ладонями капли мятно-полынного масла, я протянула раскинула руки и прошептала:
– Саварог, великий бог! Молю, просьбе моей внесли! Защити! Укрой, обереги, глаз внимательный отведи. Все запоры-замки в доме моем укрепи, и благослови дочь твою, на опасный путь вступаю!
Триша тихо простонала что-то, но ей теперь было не проснуться – искры божественного огня разошлись дымкою вокруг. Защелкали запоры на дверях и ставнях, полыхнул огонь в камине – бог ответил на просьбу мою.
«Благодарствую», – прошептала мысленно.
И посмотрела в огонь свечи.
Теперь переходим к самому сложному.
– Ярила… – прошептала я, взывая к богу, что каждый год противостоял смерти, – в ярости твоя сила. Лучами солнца согреваешь, яростью напитавшись зиму прогоняешь, слабых оберегаешь, да тех кто совесть потерял уму-разуму учишь. Внемли мне, Ярила-бог, да услышь боль мою, солнцеликий.
И я протянула ладонь, касаясь огня.
Боль обожгла мгновенно, но – терпи, ведьма, терпи.
И закрыв глаза, я отдала богу все свои воспоминания о Стейне Эмитерро. Все до капли.
Образ нахального парня со старшего факультета и сам был подобен огню – ослепительному и безжалостному. Обращал на себя внимание всех и разом, одаривал улыбками избранных, был официально помолвлен, вот только «забывал» об этом периодически да ходил по студенткам. Иногда сам, а иногда… со сворою своей. Иначе как сворой его прихвостней и не назвать!
И вдруг боль ушла.
Свеча горела теперь неравномерно, огонь зализывал нанесенные раны, а капли воска, стекающего по свече, стали кроваво-красными – бог услышал меня.
Но не все так просто.
Коли капли были бы прозрачными – означало бы «Говори, ведьма».
Коли с желтизной «Понял я тебя, ведьма».
Коли черными стали бы, значит «Нет, ведьма».
Но капли красными были, они гласили – «Опасайся, ведьма».