Свет тускло сочился сквозь узкие щели в ставнях, неуверенно освещая тёмные узоры на ковре. Иногда солнечным лучам удавалось добраться до стеклянных дверец серванта и рассыпаться на сотни крохотных бликов по потрескавшейся потолочной лепнине.
Мёртвая тишина стелилась по длинному просторному коридору, обволакивала потускневшие рамы картин на стенах и мраморные головы скульптур, замерших на постаментах. С изящной руки греческой статуи, обращённой в сторону гостиной, свисала тонкая полупрозрачная паутина, развевающаяся от едва уловимых колебаний застоялого воздуха.
Плотные шторы гостиной были наглухо задёрнуты, отчего тёмные дубовые панели на стенах казались практически чёрными. Длинные полки, заставленные множеством никому не нужных книг, периодически поскрипывали, будто бы сетуя на пыль и мёртвых насекомых, покрывавших всё вокруг. В середине гостиной возле зелёного диванчика горделиво возвышался искуснейшей работы светильник в виде стаи парящих купидонов, держащих в руках хрустальные ирисы-лампы. Очевидно, один из купидонов не удержал свою ношу, и ирис рухнул вниз, расколовшись на несколько частей. Теперь его блики озаряли замысловатые переплетения на дорогом персидском ковре по утрам, едва лучи пробирались в гостиную сквозь редкие зазоры между шторами. За происходящим в гостиной наблюдал юноша, изображённый на картине весьма внушительных размеров. Его рука уверенно сжимала поводья извивающейся гнедой лошади, которая вот-вот поднимется на дыбы. Недоумевающий взгляд юноши словно вопрошал: есть ли здесь кто-нибудь? Куда все исчезли?