В воздухе висел дым, сладко-приторная вонь химзавода, запах электричества, горелой резины и того, что только что закончился дождь. В дождь вечно что-то ломалось и перегорало, такое уж это было время. Гриша к этому привык и вдыхал воздух этой улицы с наслаждением, полной грудью, до удушья и головной боли от переизбытка кислорода и всякой летучей дряни, зависшей в нем. Он достал полиамидную тряпку, вытер с пластиковой куртки дорожки дождевой соли: на ткани она была рыжей. Гриша педантично сложил тряпку углом к углу, чистой стороной наружу, протер еще раз… На него обернулась какая-то женщина с робособачкой и маленькой девочкой. У девочки заплетались, подворачивались ноги от слишком быстрой для нее ходьбы. Они остановились у пешеходного перехода. Совсем близко. Гриша улыбнулся, обнажая уродливо сидевшие в деснах серо-синие зубы:
– Привет. Ты, наверно, Танечка? – его голос то хрипел, то срывался на скрип: «Тя-янечка»…
Не по-человечески, скорее по-птичьи. А раньше у него был красивый голос. Но то – раньше.
– Конечно, Т-танечка, – испуганно ответила девочка, тощей грудью прижалась к руке женщины.
Та поджала губы, шикнула: «идем уже» – переход загорелся зеленым. Это было красиво: зеленые полосы удлинялись, расслаивались светом в мокром асфальте. Эти пешеходники с подсветкой когда-то установили так, будто они – шаг в будущее, будто они – нечто совсем новое… Но они не были ни новыми, ни прогрессивными, да и от них ничего не менялось. Были они, не были – все едино. Все бестолку.
– Та-анечка, значит, – Гриша улыбнулся. Ему было приятно угадывать имена незнакомцев, это было забавно: он так делал с шестого класса.
Снова красный. Снова он никуда не ушел, все так же стоит, прислонив спину к опоре огромного рекламного билборда. Металл был холодным, мокрым, но пластик плохо проводит тепло. К счастью. Гриша понял, что снова забыл, что же там, на билборде выше, запрокинул голову – на картинке женщина с почти обнаженной грудью говорила: «Граждане, тратьте больше!». Женщина была очень красивой, с неоном по контуру. Довольно старомодным, «ретро-неоном»: Гриша слышал, что такое вот «ретро» внушает людям доверие, мол, вот, что-то часть вечности, что-то дожило до настоящего дня, значит, это что-то действительно важное. Нужное. Ну конечно. Как он мог забыть?..
И женщина щедро делилась своим светом, опуская его вниз, на головы прохожих и, сейчас, на его лицо. Гриша знал, что уродлив в этом свете, да и вообще уродлив. С залысинами, с неуловимо неправильно заложенными морщинами, с лицом, будто вычерпанным ложкой: полукруглые, с острыми краями провалы у глазниц, на скулах, по обе стороны лба… Пятна-гематомы. Они уже не пройдут. Как не пройдет и чешуйками слезавшая с пальцев и носа кожа: как у рептилии, как у птицы.
«Мой птенчик,» – так его называла Лина раньше. Так не называла его Лина последние года три, наверное, боялась обидеть.
И Гриша вернулся на свой наблюдательный пост. Все у той же опоры, с зарубкой на высоте полутора метров от залитой бетоном земли. Мимо проехал на грязных гусеницах бот-полицейский. Сдал назад, остановился:
– Здравствуйте. Могу я посмотреть ваши документы? Григорий Власоглав?
– Он самый, – мрачно кинул Гриша, сунул в открывшийся отсек паспорт.