⇚ На страницу книги

Читать Джинн из прошлого

Шрифт
Интервал


Глава 1

В знак «благодарности»

Очнулся Хорст уже в тюремном изоляторе.

Он долго не мог сообразить, что произошло и где он находится: кружилась голова, поташнивало. Потом вспомнился бой с Игнатом Ромашиным, удар.

– Руссише швайн! – выговорил Ульрих хрипло.

Кажется, он и тогда сказал то же самое:

– Руссише швайн! Пора кончать с этими играми! Меня ты убедил, но сможешь ли убедить его?!

Что было потом?

Кажется, появился посредник инвазеров… убил Ромашина… или не убил?!

Ульрих окончательно пришёл в себя, огляделся.

Он лежал навзничь на узком топчане в комнате с решётчатыми стенами, живо напомнившей ему камеру ганноверской тюрьмы, где он провёл двадцать пять лет ещё до появления инвазеров. Впрочем, похоже, это и в самом деле камера, только гораздо проще и хуже ганноверской. А в этом случае надо полагать, что свои обещания инвазеры не выполнили. Он не смог совладать с Ромашиным-младшим, не смог «разделать его как барана», «порезать кожу на ремни» и «набить из него чучело».

Доннерветтер! Что случилось?!

Ульрих присел на край топчана, озадаченно глянул на ноги, обутые в тяжёлые блестящие сапоги, переходящие в блестящий как металл комбинезон; двигаться было тяжело.

Leck mich am arsch![1] Тюремный комплект номер два! Стандартный «кокос», призванный ограничить свободу заключённого «до уровня недееспособности». Кто посмел запаковать его в эту «крокодилью кожу?! Чтоб у них на лбу… вырос!

– Эй, здесь есть кто-нибудь?

Далеко играющая музыка стихла.

В соседних камерах, ограниченных решётками с толстыми прутьями, не дрогнула ни одна пылинка. Они были пусты.

Как говорится: дас ист вайраух.

В глухой тишине, заполнявшей ряд камер, родился жёсткий, бесполый, шуршащий голос; говорили по-английски:

– Что вам нужно?

– Где я?

– Гуантанамо.

– Это что ещё за хрень?

– Спецлагерь для лиц, обвиняемых в преступлениях против человечества.

– Звучит благородно, – криво усмехнулся Ульрих. – В чём же меня обвиняют конкретно?

– В убийстве невинных людей, в нагнетании страха, дестабилизации общества, попрании законов социума и служении смертоносной идеологии, чуждой человеческой.

– А в шулерстве и нарушении прав сексуальных меньшинств меня не обвиняют?

– Нет.

– Слава богу! А то я уже испугался.

Голос остался сух и невыразителен, он, очевидно, принадлежал инку тюрьмы:

– Я перечислил основные инкриминируемые вам статьи.

– Спасибо, милый. Гуантанамо – это Европа?

– Куба.

– Ах да, вспомнил, Куба, точно. Но я слышал, что её закрыли.

– Здесь содержат только особо опасных преступников.

– Лестный отзыв. Приятно, когда тебя считают особо опасным. Надеюсь, я здесь один?

– В данный момент в тюрьме находятся шестьсот шестьдесят пять заключённых, вы шестьсот шестьдесят шестой.

Ульрих присвистнул.

– Шестьсот шестьдесят пять? И все опасны?

Голос не ответил.

– За что же их упрятали сюда? – не унимался Ульрих.

– Шестьсот два – маньяки, убивавшие людей, серийные убийцы и насильники. Остальные – извращенцы.

– Что ты имеешь в виду?

– Насилие с применением особо жестоких методов подавления воли.

– Отличная рекомендация! Меня тоже причисляют к извращенцам?

– Вы на специальном счету.

– Перечисли мои права.

Последовала пауза. Потом голос произнёс с той же размеренной сухостью и невозмутимостью:

– У вас сохраняется только одно право – на жизнь. Да и то лишь до суда.