Читать В норе
Середина декабря – самое скучное, сонное время. Деревня, спрятавшись в низине по берегу пруда, съежившись, укрылась снегом. Избы превратились в большие сугробы, из них плотными серыми столбами поднимаются вверх дымы. Холодное, мутно-красное солнце – на него и в полдень можно смотреть не щурясь, – проползает по краешку неба и равнодушно закатывается за гору, оставляя на небе, тяжелом и низком, на сухом колючем снегу багряные разводы. Разводы эти обещают назавтра мороз.
Люди прячутся по домам, смотрят телевизор, едят и спят. Забот немного – следить за оставленной в зиму скотиной, поддерживать тепло в жилище да еще расчищать тропинки в ограде и к колодцу после снегопадов. А так, что еще делать…
Вечер тихий и спокойный. Длиннющий. Собаки свернулись в своих тесных будках, сунули морду под хвост. Ничего не хотят слышать и видеть. Их особо и не тревожат. Редко-редко в эту пору встретишь прохожего, еще реже проскрипят по насту полозья саней, которые тащит равнодушная, в каплях замерзшего пота, с бахромой инея на морде лошадка.
Вот уже стемнело совсем, небо изрябили зеренки звезд, а глянешь на часы – и шести нет…
– Да, открыто!
Обитая клеенкой дверь запищала, поддалась трудно, скребя половицы сенок. В кухню ворвался белесый ком пара, секунду-другую клубился и, когда дверь закрылась, исчез.
– Здоро€венько! – Гость нашел взглядом сидящего за столом хозяина. – А я вот к тебе, Игорек. Можно?
– Проходите, Юрий Васильевич. Хм… проходите, конечно.
Юрий Васильевич ответно мыкнул, потопал о коврик, стряхивая с валенок крупинки снега.
– Дверь-то подладить бы надо, – заметил, – скоро, гляди, и совсем не сдвинешь.
– Разбухла, – равнодушно объяснил хозяин. – С одной стороны тепло, с другой – мороз. Перекорежило.
– М-да…
– Раздевайтесь, у меня чай как раз заварился.
– У-у, дело! – Юрий Васильевич снял шапку, коротенькую, на искусственном меху шубейку. – Что, пишешь все? – кивнул на заваленный бумагами стол.
– Так… – Хозяин подставил ему единственный стул, сам сел на табуретку.
Устроившись, Юрий Васильевич раскрыл портсигар с двумя сплетшимися в танце журавлями на крышке.
– Закуривай, Игорек, я тут днем накрутил.
– О, спасибо! У меня сигареты кончились, а эти вот штуки никак делать не научусь. Расползаются.
– Для всего способность нужна. У тебя к одному способность, у меня, например, к другому. Тем, Игорек, и живем.
Закурили, не спеша втягивали едкий, драконящий горло и в то же время ароматный и сладковатый дым самосада.
Юрию Васильевичу за пятьдесят. Он крепкий, неповоротливый, с широким, изрезанным морщинами лицом, седоватой щетиной на скулах. Двигается тяжело, всегда как бы устало, и хотя на самом деле невысок и совсем не толст, но кажется большим, грузным в этой маленькой комнате-кухонке, рядом с сухощавым, длинноволосым и бородатым, в истертом плюшевом пиджачке в черную и салатную полоски, всегда словно обиженным на что-то Игорем – Игорьком.
– Помешал небось? – Юрий Васильевич опять кивнул на бумаги. – Ты извини…
– Да нет, чему тут мешать…
– Не скажи, не скажи.
Хозяин сунул бумаги в лежащий на кровати фанерный чемодан, спросил с показным интересом:
– Как там погодка?
– Да как – морозит вовсю. Шел вот, чуть нос не отпал… Хотя лучше пускай счас морозит, чем в апреле. Декабрь – он на то и декабрь… Весной-то, чую, предстоят дела… – Юрий Васильевич досадливо покряхтел. – Тут моя понасмотрелась на этих, на Калашовых, как они в том годе теплиц понаделали, всё в целлофане, и тоже решила вот… Кхе-хе… Собирается после Нового года в первое полнолуние рассаду сеять. Помидорчики, перец… Ящиков заставила наколотить, все доски извел… Захотелось ей, видишь ли, чтоб помидоров как картошки было. Сдурела на старость.