⇚ На страницу книги

Читать Я унесу четыре части горя… - стр. 3

Шрифт
Интервал

Что ж ты икру-то ложкой?
Сотня за килограмм!
Да – не расписаны! Хватит!..
Привет, сыночек.
– Ты насовсем к нам приехала,
правда, мам!
– Я ненадолго.
Ну снова ты смотришь волком.
Дай поцелую быстренько.
Мне пора…
Порвана в клочья подаренная футболка,
И поросёнку в корыто летит икра.

*

– Слушаю.
– Сыночка, может заедешь к обеду?
Снилось – бегу за тобой, но догнать не могу…
– Некогда, мам, я работаю. Нет, не приеду.
В трубке гудки. Злые складки у сжавшихся губ.
Ей невдомёк, что уже никогда не догонит
мальчика, вдоволь хлебнувшего слёз и тоски…
Детские снимки… Не едет – и ладно. В огонь их!
Бьётся посуда, в помойку летят пирожки.
Год не проведывал… Ноет под левой ключицей.
С жидких кудряшек со стуком летят бигуди…
Каждую ночь ей всё снится и снится, и снится
мальчик, в подол ей вцепившийся:
«Не уходи!»

Медведь

Истекает медью короткий день,
сон-трава ложится, росой пьяна.
Тихо  листья падают, чуть задень.
Выплывает огненная луна.
На охоту сыч не спешит лететь,
затаилась в ужасе заболоть.
На Сухом Веретье большой медведь
раздирает с рёвом живую плоть.
Опадает эхом собачий вой
на краю пустеющего села.
Вот ещё один не придёт домой —
и его лесавка на смерть свела.
В позабытом богом лесном углу
храбреца и с факелом не найти.
Трусоват народец да к воплям глух.
Нет безумца – в ночь со двора идти.
Все укрылись в избах, не спят, дрожат —
ставят, ставят свечки под образа…
К ним прибился травник лет пять назад,
с ним  девчушка тонкая, как лоза.
Собирал он травы, лечил людей,
от падучей нужные знал слова.
Не убивец, вроде, не лиходей,
но зловещим дымом ползла молва:
«Неспроста он шастает в дальний лес.
С лешаками ищет, поди, родства.
А девчонка вовсе не дочь, а бес —
всё молчит да щурится, как сова.
Понимает, ведьма, язык зверей —
словно агнцев кормит волков с руки.»
И однажды осенью на заре
запалили нехристей мужики:
«Чтоб им, окаянным, дотла сгореть»
…От избы пылающей, весь в огне,
проломив ограду, бежал медведь
да неясыть ухала на спине…
В непролазной чаще построен дом,
там немая девочка ждёт отца…
И смеётся весело ни о чём,
вытирая кровь у него с лица

Лидочка

Мама с папой спят под одеялом.
Лидочка их больше не боится.
Пьяных крепко-накрепко связала,
им глаза проткнула острой спицей.
И с улыбкой светлой, словно солнце,
молотком, орущих, добивала.
Думая, что больше не придётся
ночевать в подъездах и подвалах.
И объедки клянчить христа ради,
не себе, как будто, а собачке.
И перед чужим каким-то дядей
с голой попой ползать на карачках.
Приходил он каждую неделю,
мамочка звала его «клиентом».
Лидочке ужасно надоело
во врача играть и пациентку.
И никто-никто не сможет снова
сделать больно малолетней Лиде.
Девочка психически здорова,
но другого выхода не видит.
Про тюрьму от папы много знает.
Про решётки знает и «парашу».
Но тюрьма нисколько не пугает…
Там тепло и кормят пшённой кашей.

Послеосеннее

Я сегодня уйду. Беспокойная выдалась осень.
Я сегодня уйду. И сюда никогда не вернусь.
Бесконечность легла опрокинутой циферкой восемь…
Но покинет тоска и останется лёгкая грусть.
И закончится день бесконечно унылый и серый.
Ты откроешь глаза и почувствуешь – что-то не то.
Разом грянет зима (у неё вот такие манеры),
торопливо надев белоснежное в блёстках манто.
Ты внезапно поймёшь —
я была просто ношей тяжёлой.
Будто вытащит кто из предсердия ржавый клинок.