⇚ На страницу книги

Читать Кулак

Шрифт
Интервал

Каждый человек есть вселенная, которая с ним родилась и с ним умирает; под каждым надгробным камнем погребена целая всемирная история.

Генрих Гейне

Предисловие

Кто я? Как много стало сейчас Иванов, родства не помнящих… Как все разобщеннее мы становимся и отдаляемся друг от друга: родственные связи становятся с каждым поколением все более размытыми. Где они ‒ наши корни? Откуда во мне с детства эта настороженность к миру? Этот страх перед неизвестностью… И где-то на интуитивном уровне распознавание опасности при первом быстром взгляде на человека. А эта раздражающая черта деликатности, которую многие воспринимают как слабость?..

Сохранились еще кое-где семейные кланы, поколения которых веками жили и живут в одном месте. У них общий язык, свои традиции и память о предках до седьмого колена. Но как понять, кто ты, если твои прародители были разбросаны по всему свету: переселялись, ссылались, терялись…

Откуда в одних укоренённая черта угодничества и низкопоклонства, а у других вечная потребность поиска истины, внутренний протест и вечные сомнения? Откуда это анахроничное самопожертвование в угоду тех, кто этого совсем не заслуживает? Принимая твои жертвы, как должное, они, в конце концов, втаптывают тебя в грязь при каждом удобном случае.

И эта вечная привычка не жить, а выживать?.. И не хватает честолюбия; и слишком занижена самооценка; и нет стремления выделиться.

А, может, первопричина в том, что в нас ‒ уже далеких потомках «врагов народа» ‒ до сих пор бродит в венах кровь, отравленная страхами потерь и унижений? Потому так и осталось в подсознании на генном уровне: иметь много ‒ опасно; быть открытым ‒ пагубно; выделяться в массе ‒ чревато!.. Будешь выделяться, ‒ заметят, отнимут, накажут… Эту невеселую истину 30-х годов мои предки надежно усвоили!

Кто он ‒ мой дед с материнской линии, которого я почти не помню? Конечно, в моем генетическом коде много чего намешано. Но мне особенно интересна судьба Федора Спиридоновича Шергина. Я рассматриваю старые немногочисленные черно-белые фотографии юного, зрелого и старого человека и понимаю, как мы на него похожи: я и мои сыновья.

Сколько мне тогда было? Года четыре, наверное… Темный бревенчатый дом, седой коренастый старик с окладистой бородой, сухонькая громкоголосая бабушка и комната, в которой стоят бочки с медом и огромная емкость с каким-то агрегатом наверху. Скорее всего, это была медогонка.

Дедушка сидит на низенькой скамейке и срезает с пчелиных рамок медовые соты. Мы с братом стоим рядом: у каждого в руках солнечный липкий кубик, переполненный прозрачным ароматным эликсиром. Пока я раздумываю, что с этим делать, Минька уже жует мед вместе с воском и пытается проглотить. Хорошо, что мама вовремя замечает и объясняет, как это едят. Городскими мы были детьми, и мед раньше видели только в банках. А к дедушке с бабушкой приехали в гости.

Запомнилась чистая горница с деревянными некрашеными полами, застеленными домоткаными полосатыми ковриками, и большой ткацкий станок с незаконченной яркой дорожкой. Я разглядываю это странное сооружение, а бабушка усаживается на табуретку и показывает, как станок работает. В одной руке у нее дощечка, с накрученными на нее узкими ленточками из ткани… Я, конечно, тогда мало что поняла. Но очень понравился сам процесс. Под бабушкиными проворными руками дорожка становилась все длиннее и длиннее; светлые полоски перемежались с пестренькими, однотонными, яркими, цветастыми. Словом, это было удивительно!