Семилетний Тонти отправился на охоту. Взял лук, пять стрел из прямых тальниковых прутьев.
Залёг в зарослях тальника (в белой кухлянке его не видно) и стал выжидать, когда появятся куропатки.
Наконец, в стороне приземлилась стая. Шеи у куропаток узорчатые, брови красные. Мишень приметная.
Пополз к ним Тонти. Чувствовал себя прямо индейцем. Вот уже куропатки близко, совсем рядом. Можно стрелять.
Не успел Тонти руку с луком вытянуть перед собой, куропатки вдруг как закричат «Хабе, хабе!» И помчались. Им хорошо – ногами бежали, а Тонти пришлось по-пластунски за ними ползти.
Снег на весеннем солнце уже немного осел, стал рыхлым. Но Тонти упорно преследовал стаю.
Все же нет-нет, да вспыхивал в душе Тонти азарт охотника. Мешал. Хотелось поскорее подстрелить куропатку, обрадовать родителей первой добычей.
А куропатки, оказалось, очень чуткие птицы. Только приподымет Тонти руку с луком – они отбегают от него подальше, словно соревнуются, кто быстрей удерёт!
Никак не долетали до них стрелы Тонти. Может быть, надо было вымазать ему лицо чем-нибудь белым, мукой, например? Стал бы тогда совсем невидимым.
Устал. Сел отдышаться, махнув на куропаток: всё равно не догнать их. Огляделся – кругом спокойно.
Вдруг на проталинку, где только что клевали куропатки, опустились пуночки.
«Подстрелить бы, – подумал Тонти. – Однако они меньше куропаток. Разве попадёшь в такую цель? И всё же… охотник не должен возвращаться домой с пустыми руками. Тем более индеец».
Натянул тетиву Тонти, пустил стрелу – пуночки брызнули в разные стороны. Но одна осталась на месте. Крылышком одним заколотилась о снег.
Есть!
Есть добыча! Не куропатка, конечно. Но тоже птица.
Подбежал к ней Тонти. Она запрыгала, волоча крыло. Клювик разинула.
Накрыл её Тонти малахаем. Взял в руки, а она оказалась маленькой. Не глядела на него. В небо смотрела тоскливо. Сердечко её стучало у Тонти в ладонях. Маленькое сердце маленькой птички, а билось так, словно по рукам колотило. Тонти стало жаль пуночку.
Охотничий азарт у него улетучился. Холод почувствовал. Зима ещё щипалась, оказывается, не уступала весне.
Вернулся Тонти в родной вадун нимэ – дом, с добычей. А радости не испытывал. Пуночка сидела у него в ладони, как в гнёздышке, грелась. Больно ей было – глаза она закрывала.
Мама приняла от сына добычу.
– Какая маленькая! – воскликнула. – Моя кастрюля велика для неё, – а сама глядела на птичку жалостливо.
Тонти молчал.
Отец тоже молчал, курил папиросу. Дым табачный тянулся вверх, в онидигиль – дымоход.
Как хотелось Тонти стать сейчас дымом и улететь прочь!
– Ты молодец! – произнес, наконец, папа.
Тонти просиял. Стал показывать ему, какой стрелой подстрелил птицу.
– Вот этой. Сам её выстрогал. Надел наконечник, видишь, гильза от патрона тозовки.
Отец слушал молча. Опять всё курил.
Потом заговорил:
– Ну что, мама, надо ощипать птицу, пора обед варить.
– Однако, сперва надо убить пуночку, – возразила она. – А я не могу. Она такая маленькая и красивая. И как это ты, глупенькая, – склонилась мама над птичкой, – попалась на глаза такому горе-охотнику.
– Я тоже не могу, – сказал отец, пропустив мимо ушей последнюю фразу жены. – Руки у меня большие и сильные. Все косточки переломаю ей… Но отпускать тоже нельзя: будет долго мучиться и все равно погибнет.