Итак, все исследования доказывают, что раскол постоянно распространяется и усиливается; что странническая секта, несмотря на строгость своих принципов, является каким-то безобразным порождением раскола и трактирной цивилизации; что – при ослаблении искреннего интереса религиозного, – приверженность раскольников к расколу нисколько не ослабевает; что, наконец, все меры, принимаемые правительством, оказываются доселе безуспешными.
Действительно, покуда существовало мнение, что причины раскола лежат только в грубом невежестве народа, можно было предполагать, что, при большей образованности сектаторов, раскол сам собою исчезнет. На народ, приверженный к расколу, смотрели как на упрямого ребенка, которому нужно только подрасти, чтоб отбросить свои ребяческие заблуждения, но которому, между тем, в поре ребячества необходима и благодетельна розга.
Ребенку минуло около 200 лет, но раскол не ослабел, не уменьшился, напротив того, все глубже, все сильнее вкоренялся в жизнь народную. Что же касается до розги, то есть до строгости правительства, то она породила в расколе, с одной стороны, мученичество, с другой – лицемерие.
Ожидали успеха от большей образованности народа. Совершилась знаменитая реформа Петра. Настежь раскрылись двери западному просвещению; вместе с академиями, школами и фабриками правительство, преследуя грубое невежество народа, заводило ассамблеи, герберги, трактиры, магистраты и ратуши – вместо земских изб; бурмистров – вместо земских старост; пол-Руси переодело и обрило, пол-Руси обложило пошлиною за бороду, древние обычаи покрыло презрением и насмешками. И правительство во многом успело. Промышленные губернии могут быть по праву названы самыми просвещенными губерниями, в смысле Петра I; однако ж, несмотря на это просвещение, раскол не уничтожился, а еще более усилился, – приняв только иной вид и характер. Дело в том, что народ не просветился, а развратился, что просвещение вошло в него не тем честным и свободным путем, которым шествует истина, а соблазном, развратом, модой, дурным примером, подражанием. Есть раскольники, обрившие бороду, надевшие фрак, но тем не менее остающиеся в среде раскола. Раскольников теперь больше, чем когда-либо, с тою разницею, что двоедушие, лицемерие, нравственная порча и гниение сменили прежнюю суровую самобытность, бывалый фанатизм веры и готовность мученичеством засвидетельствовать искренность своих убеждений.
Какие же настоящие причины раскола, и есть ли возможность остановить это нравственное разложение народного быта, которое опаснее всякого упорного, но искреннего заблуждения, всякого честного фанатизма?
Можно было бы многое сказать об отношениях обряда к догмату в истории русской церкви, о том, как высокое значение, приданное обряду в древней Руси, породило раскол; как преследование за обряд и проклятие обряда собором 1666 года только усилило сопротивление; как проклинавшие и проклинаемые одинаково были далеки от истины, потому что слишком много дорожили обрядностию, одни предавая обряд анафеме, другие из-за обряда разрывая единство церкви… Все это к нашему делу не относится, и мы только изложим здесь вкратце наше мнение не о причинах, породивших раскол, но о причинах, его усиливших и поддерживавших его существование, при ослаблении религиозного интереса.