Глава первая
К Р А Ж А
1.
Это было чудом. И стоило оно жизни. Хотя обошлось в пустяк. В опаленную до мяса ладонь, да прожженный камзол, надетый им сегодня в первый раз… А заметь кто, как он тащит из костра бумаги да запихивает их под одежды, кондотьеры Ватикана не дали бы ему и пикнуть. В лучшем случае, придушили бы до бесчувствия и, тотчас же, вместо полена, закинули бы, к уже охваченному огнем, Ноланцу. В худшем же – как нотария Святой инквизиции, оказавшегося пособником поганого еретика, уволокли бы в подземелье. В свинцовую камеру. Для дознания. А потом, изувеченного бы, на глазах, жадного до зрелищ пополо(1), сожгли…
Нет, нотарий Доменико Тополино такого исхода дела не хотел. Он согласен был на то, чтобы огонь поджарил ему и другую ладонь или сжег бы дотла его моднейшую обнову, лишь бы никто не увидел, что он делает. Согласен был Доменико пожертвовать еще чем-нибудь из одежды и частей тела. Но мысли отказаться от своей рискованной затеи – не допускал.
Это было выше его сил. Ему до смерти хотелось заглянуть в те бумаги, что с особым тщанием ото всех скрывали вершащие суд над Ноланцем, недавно обдаченный Папой в сан кардинала Роберто Беллармино и епископ-прокуратор Себастьяно Вазари.
Эту стопку уже потрепанных листов, обвязанных розовой лентой, кардинал не выпускал из рук. И не спускал с нее глаз. Даже в перерывах, после допросов Ноланца, всегда забирал с собой. Всё остальное же, касающееся вещественных доказательств, оставлялось на судейском столе. И, принадлежащие обвиняемому, книги с рукописями, и письма, адресованные Ноланцу и писанные им самим, и всех размеров трубы с линзами, через которые он наблюдал за ночными светилами, и замысловатые чертежи, и небесные карты, исполненные рукой Ноланца, и многое другое, вплоть до тряпки, которой он, в своей обсерватории, протирал линзы и приборы. Оставлялось все, кроме неё, кокетливо опоясаной розовой лентой, объемистой кипы бумаг, исписанной почерком Ноланца.
Она, та, таинственная папка всегда находилась в руках или под рукой, похожего на гусака, Его высокопреосвященства кардинала Беллармино …
– Тополино! Что застыл?! Принимайся за работу! – с властной раздражённостью кричит ему, усевшийся в кресло председателя, канцелярщик Паскуале.
Голос его, как у всех горбунов, пискляв и вреден. А с кардинальского места он становился еще и злючим. Наверное, потому, что удобно устроиться в столь солидном кресле ему мешал горб. Пока Паскуале усаживался в него, он долго ерзал, изо всех сил сучил ногами и, конечно, злобился. А скорее всего, канцелярщику казалось, что в его мерзейших выкриках прорезался тон непререкаемости, который обычно издают уста сильных мира сего и, который заставляет людей вести себя по-собачьи. Юлить и выполнять любую прихоть.
Что-что, а горбун покомандовать любил. И, пожалуй, лучшими минутами его жизни были те, когда кончалось судебное заседание и вся полнота власти переходила
________________________
Пополо (итал.) – люди, чернь.
к нему. В это время на канцелярщика работало с десяток монахов и стражников, следящих за тем, чтобы никто из посторонних не вошел сюда и, боже упаси, не выкрал что-либо, уличающее обвиняемого.