Здесь дело не во мне, а в ипотеке.
Придумал шут, что дважды два – двенадцать,
И кружится монетой на плацу,
подброшенной, звенящей крутолобо!
Из-за нее подраться не к лицу, —
сбежим по ветру в парк, при счастье оба!
Кружавчики монетного звонья
когда – то остановятся, и я
уставлюсь на священную монету,
шепнув скользящей тени: «Где ты?». Где ты
витаешь взглядом за круженьем птиц,
как за сияньем вечным плащаницы,
когда спасали нас от зноя птицы,
крылами разгоняя лета хмарь,
оберегая лучших таинств ларь.
То был февраль, кричал, как сто волков
в системах отопленья. Был суров
зловещий нрав нестрашного веселья,
сменившегося быстро птичьим пеньем
и радостью возницы колесниц
с блистаньем спиц.
Там, в кресле бабушки, вязальщица была,
Вязала птицам тонкие крыла
для путешествия и для полета
над суетой. Мы там теряли что-то,
перемежая поцелуи птах
своими целованьями впотьмах.
И дули ветры лунных вечеров,
когда витание между миров
бесстрашным было и непобедимым,
и падали нам с неба мандарины,
и манной кашей воздуха дрожа,
несли нам аисты по ветру малыша,
кормили птичьим молоком уставших
любить,
и сердцевинами цветов
мы слышали ту музыку меж слов,
которая поднимет даже павших.