Читать Он, она и солнце
Над городом, окутанным серо-сизым пологом смога, разгорался рассвет.
Рассвет был зимним, поздним и холодным, и тем неожиданнее была его внезапная ослепительная оранжево-красная яркость. Вторая декада января принесла с собой двадцатипятиградусные морозы, превратившие дыхание города в неподвижные плотные облака. Огромное солнце тяжко ползло в морозную высь, окрашивая их в золото и киноварь.
Розовые лучи скользнули сквозь грязноватое окно квартиры на последнем этаже блочной девятиэтажки, осветив единственную комнату и царивший внутри беспорядок. Возле шкафа с одной распахнутой дверцей в беспорядке валялась одежда, как будто хозяева готовились к поспешному бегству. На краю подоконника шатко пристроились два стакана и раскупоренная бутылка из-под вина. Преломлявшиеся в её стекле солнечные лучи рассеивали вокруг зелёные блики. На полу возле балконной двери стояла ополовиненная бутылка самого дешёвого дагестанского коньяка, и тут же рядом валялись два или три пузырька из-под неизвестных лекарств. Ещё несколько таких пузырьков стояли на старой, некогда полированной тумбочке, царапины на которой были, однако, аккуратно замазаны йодом. Кроме пузырьков, на тумбочке были в беспорядке навалены тетради, картонные упаковки из-под таблеток – все, как одна, вскрытые – и ещё почему-то толстый оксфордский словарь английского языка.
На разложенном диване, укрытые одной на двоих измятой белой простынёй, лежали двое.
Мужчина покоился на спине, сложив на груди сильные руки с сухими верёвками мускулов и проступающими сквозь смуглую кожу голубоватыми линиями вен. Худощавое, гибкое тело было телом атлета, созданным для физического труда, спорта и бега, лицо – лицом архангела с тонкими, почти иконописными линиями. Совсем молодой, он казался бы ещё моложе, если бы не тревожная складка между бровей и зубы, сжатые даже в покое. Всё это вместе с впалостью щёк и резко обозначившимися яминами у висков превращало архангельский лик в лицо аскета.
Молочно-белая кожа девушки выглядела настолько нежной, что казалось, на ней вот-вот оставит ожоги позолотившее её ласковое утреннее солнце. Лучи его без малейшего стеснения скользили по аккуратным перламутрово-розовым кружочкам сосков, по обнажённой груди, неожиданно спелой и налитой для хрупкого тонкокостного тела. Маленькая рука придерживала простыню на животе, мягкая линия которого выступала вперёд плавным полукругом.
Три месяца назад это было не так очевидно – но всё-таки достаточно заметно, чтобы довести мать до очередного приступа ярости.
– Шалава! Подстилка! Проблядь вокзальная! – орала она с побелевшими от ненависти глазами и хлестала наотмашь старым сыромятным ремнём – вслепую, куда попадёт. – Опозорила семью, сука! Чтоб у тебя кровь твоя гнилая лилась изо рта и из промежности! Иди сюда, тварь, я этого выблядка из тебя голыми руками вытащу!
Мать бесновалась, временами срываясь на хрип, а она бегала от неё по квартире, натыкаясь на мебель и пытаясь уберечь хотя бы лицо и живот от ударов ремня, с тяжёлым свистом вспарывавшего воздух. Чудом улучив момент, она выскочила в прихожую, рванула с крючка своё драповое пальтишко – ткань жалобно затрещала – и в домашних тапочках выскочила на лестничную клетку. Дожидаться лифта было долго, и она побежала вниз пешком, боясь обернуться и слыша над собой крики матери, которым вторило гулкое подъездное эхо: