⇚ На страницу книги

Читать Г-н Успенский - стр. 2

Шрифт
Интервал

лицами в конституционном смысле эпитета. Эта утонченная вежливость писателей к народу сообщила произведениям минувшего литературного периода особенный характер, еще мало оцененный исследователями. Он лежит так же точно на произведениях Островского, что бы ни говорили об ужасах его «темного царства», как и на произведениях Писемского, что бы ни толковали о хладнокровных, беспощадно-реальных отношениях этого автора к предметам изображения: он составлял отличительное качество произведений покойного Кокорева, так мало оцененного при жизни и по смерти, и он же проникает все сцены «Записок охотника», которые в свое время и подверглись за то обвинению в намерении возвысить одно сословие насчет всех других. Тут еще надо заметить, что поэтическое созерцание русской природы и самой обстановки простого человека, свойственное им всем, заметное и у Писемского (см. «Питерщик» и рассказ о кликуше), весьма сильно развитое у Тургенева и введенное Островским даже в драму (смелость замысла и превосходные эффекты, добытые исполнением его, известны публике) было во многих случаях смягчающим фоном для картин из народного быта. Поэзия при этом составляла еще род охраны, род щита, под которым бережно соблюдались все права народа на симпатическое участие общества, а иногда употреблялась как полупрозрачный вуаль, который не скрывал его недостатков, а только умерял их резкость. Все эти приемы и общее настроение писателей, откуда они вышли, подсказаны были не корыстным расчетом, часто встречающимся в иных демократических литературах, которые на лести народным массам и на придворной службе у толпы стараются упрочить свое влияние и приобресть силу, недостающую их нравственным основаниям. Здесь ничего подобного от масс и от толпы ожидать нечего, а скорее можно было ожидать кое-чего с противоположной стороны. Причина появления уклончивых и, пожалуй, потворствующих отношений к народу была здесь совсем другая. Крепостное состояние во всех его видах, начиная с неусыпной опеки до безотчетного произвола, еще не покидало твердой своей позиции, а между тем реформа крестьянского быта и общества вообще, которая должна была столкнуть враждебное установление с места, уже жила в избранных умах, прежде своего появления в законодательстве: эта еще непризнанная, еще не воплотившаяся реформа именно и подсказывала тон ласкающего и возвышающего обращения с народом, сделавшийся обязательным для всех писателей. Литература становилась адвокатом народа в то самое время, как объявляла себя его живописцем, и это двойное призвание уже исключало для нее возможность патриархально-свободного или дружески фамильярного отношения к нему, да и вообще всякую бесцеремонность в приемах.

Конец ознакомительного фрагмента.