Лондон, сентябрь 1940 года
На Виктория-стрит упала бомба. Она разворотила мостовую, оставив широкий кратер, в нескольких магазинах ударной волной вынесло витрины. Улицу перекрыли веревкой. Люди из воздушной обороны и добровольцы, выстроившись цепью, осторожно разбирали завал у одного из разрушенных зданий. Гарри сообразил, что внутри, наверное, кто-то есть. Усилия спасателей, стариков и мальчишек в облаке пыли казались жалкими по сравнению с огромными грудами битого кирпича и обломков штукатурки. Гарри поставил чемодан.
Подъезжая на поезде к вокзалу Виктория, он видел и другие воронки, поврежденные здания. Бомбардировки начались десять дней назад, и с тех пор Гарри ощущал какую-то странную отчужденность от этих разрушений. В Суррее дядя Джеймс едва не получил удар, глядя на фотографии в «Телеграф». Гарри реагировал скупо, когда тот с багровым лицом склонялся над газетой и рычал, видя очередной пример творимых немцами бесчинств. Гарри старался не проявлять ярости.
Хотя не сдержался, когда в Вестминстере воронка вдруг образовалась прямо перед ним. Он как будто сразу вновь оказался в Дюнкерке: немецкие пикирующие бомбардировщики над головой, песчаная береговая линия вся в фонтанах взрывов. Гарри сжал кулаки так, что ногти впились в ладони, и глубоко задышал. Сердце застучало, но тело не пробила дрожь, теперь он научился контролировать эмоции.
К нему подошел старшина воздушной обороны, мужчина лет пятидесяти, в запыленной черной форме, с прямой спиной, мрачным лицом и тонкими, как карандаш, седыми усами.
– Сюда нельзя, – отрывисто произнес он. – Улица перекрыта. Вы не видите, что тут бомба?
Он смотрел на Гарри подозрительно, с неодобрением и, без сомнения, задавался вопросом, почему этот вполне здоровый с виду мужчина, которому явно немногим больше тридцати, не в форме.