Миниатюра о Марии Афанасьевне
– Я умерла? – спокойно спросила Мария Афанасьевна у полупрозрачного клерка, сидевшего за белым письменным столом.
– Вы огорчены? – в голосе клерка старушка услышала сочувствие.
– Нет, что вы! Я пожила хорошо. В последние лет сорок даже счастливо. У меня всё состоялось. Чего ещё желать?
Клерк кивнул и продолжил заполнять формуляр, пальцами щёлкая прямо по крышке стола. В столешнице было что-то вроде экрана, хотя скорее, вся поверхность была экраном, но сейчас светилась только та часть, где открылись пункты о Марии Афанасьевне.
– Чего-то боитесь? – клерк почуял тихую волну беспокойства.
Старушка замялась. Клерк выдержал паузу. Переспросил:
– Что вас тревожит? Я чувствую.
– Я, наверное, в ад попаду? Грешила много.
– Нет, в рай. Все грешат. Вы умерли с лёгкой душой. И легко вознесетесь. В аду не грешники.
Клерк закончил свои записи, встал, чтобы проводить старушку дальше. Остановился у двери и сказал:
– Ваш запрос мы выполним.
– Запрос? – Мария Афанасьевна решила, что ослышалась. – Разве я что-то просила?
Клерк нажал на пульт и на стене появилось кино: Маша с подругой шли по городу и разговаривали. Маше тогда было лет пятьдесят. «Совсем девчонка» – подумала Мария Афанасьевна, не дожившая до сотни полтора года.
Появился звук в кино, говорила Маша: «Знаешь, вот думаю, когда я умру, смогу ли я быть ангелом-хранителем не для одного человека, а для нескольких? Я же не одного человека люблю?»
Мария Афанасьевна долго смотрела на стену, хотя изображения уже не было. Опомнившись, спросила почти без голоса:
– Вы всю мою жизнь записали?.. Или ключевые моменты?
– Ваша жизнь нигде не записана, это видите только вы. Запросы, правда, фиксируются. Если они связаны с нами.
– А в чём запрос?
– Мария Афанасьевна, вы будете ангелом-хранителем не у одного человека, а у всех, кого любили.
– Как же я справлюсь? Успею ли?
– По пятам ни за кем ходить не надо. А души вашей хватит на всех. То, что их много, им же силу и даст. Я про охраняемых вами.
Старушка посмотрела ещё раз туда, где было «кино», улыбнулась светлой улыбкой, приосанилась и кивнула клерку, мол, пошли, чего топчемся.
– Мы можем не торопиться, вечность вокруг, – ответил клерк и всё же открыл дверь.
– Если бы ты был богом, что бы ты выбрал? Что дало бы тебе счастье от мысли «я могу!»?
Мы сидели в кальянной, и вопрос Макса хоть и стал неожиданным, но вполне вписался в обстановку.
– Силу, конечно, – полушутя-полусерьёзно ответил я.
– Это мелко. Думай.
Я завис. Завис настолько, что потерял связь с реальностью. Шаг и я не тут с другом в полутемной современности, а на маковой долине у входа в пещеру на высокой горе. Занесло же!
– Морфей! – из пещеры раздался бас. Виски зачесались. Поднес руку к правому виску. О, боги! Потом пощупал левый висок. Там и там росло что-то с перьями. Хотел выругаться, забыл даже азбуку мата. На голове росли крылья. Я, мать твою за ногу, бог сна и сновидений с куриными отростками на голове. Дожил. Докурился.
– Морфей! – голос стал грозным. – Ты где? – голос приближался и наконец из пещеры показался атлетически слаженный бог. Мой обескураженный вид его, кажется, не очень удивил. – Вернулся из сна? – и не выясняя подробностей, позвал вглубь пещеры. – Мать хочет сделать перестановку в пещере. Ложе подальше от истока реки Забвения отодвинуть. А то ни одну ночь за последний век не помнит.