Читать А зачем нам собака?

Посвящается моей бабушке

Ранние воспоминания… Когда я впервые осознаю себя? Какое событие можно считать первым, зафиксированным в памяти? А еще: что помню я, а что навеяно рассказами старших и стало после многих лет как бы моими впечатлениями, чуть-чуть подкрашенными призрачным светом, словно струящимся из прошлого.

Свет пробивается сквозь листву малины. Кусты выглядят непроходимыми и немного запущенными. Малинник специально оставлен густым, чтобы закрывать соседский участок, отгороженный здесь лишь неплотным заборчиком.

Это важное место – площадка перед верандой, примыкающая к дому. Будто еще одна комната, но на дворе. Она ограничена двумя деревянными лавочками, расположенными под прямым углом друг к другу. В угол вписан стол, накрытый светлой клеенчатой скатертью. По вечерам на него ставят восьмилитровый самовар и чашки из разных сервизов, обязательно на блюдцах, тоже разных. Нам, детям, непременно хочется заполучить единственное блюдечко с нарисованным крыжовником: ягоды как настоящие – зеленые, прозрачные, с розовым бочком. Тем более, на столе в вазочке на высокой ножке – крыжовенное варенье.

Правда, и всякое другое свежесваренное варенье появлялось на дачном столе очень часто. Но почему-то именно крыжовенное считалось главным и самым вкусным. У него было и название – «царское». Гостям с удовольствием открывали его секрет. Важно, чтобы крыжовник не перезрел, вишневые листья добавлялись в варенье только мелкие, и на ягоде, заполненной прозрачным сиропом, должен быть незаметен надрез, через который извлекались зернышки. Самое главное в рецепте – отсутствие зернышек внутри ягод.

Но нет. Это не первое, что я помню. Это мне уже лет шесть – вполне сознательный возраст. Потому и множество деталей всплывает. Но где-то здесь, на этой полянке, мелькают и более ранние кадры…

А вот и они – тремя годами раньше… Я ем печенье и смотрю на собаку, привязанную на цепи около конуры у зарослей малины. Пупсарь. Он красавец: чуть узковатые лисьи глаза, симметрично раскрашенная морда и большой пушистый воротник от уха до уха. Хвост, тоже пушистый, обычно свернутый в кольцо на спине. Сейчас Пупс сидит, и поэтому хвоста не видно. Он смотрит на меня.

Я уже большая: мне три года; я понимаю, что он хочет. Беру еще одно печенье, слезаю со скамейки, осторожно подхожу к собаке. Не очень близко, хотя мы давно знакомы. Пес всегда привязан и обычно не обращает на меня внимания. Но подходить близко мне запрещено, да и страшно: он ростом такой же, как я.

Бросаю печенье собаке и забираюсь снова на скамейку, посмотреть, как Пупсарь сгрызет его. Но что-то не так. Собака лежит, почти касаясь угощения носом, но не берет.

– Почему-то не ест, – удивляюсь я.

Сейчас я понимаю, что Пупс просто хотел растянуть удовольствие обладания печеньем. Он пристально смотрел на лакомство, но не прикасался к нему, хотя мог легко пододвинуть печенье лапой. Но тогда я расценила это по-другому.

– Наверное, не может дотянуться, – подумала я. Снова слезла со скамейки, подошла и протянула руку – подвинуть печенье.

Все это я прекрасно помню. А вот то, что произошло дальше, я знаю только со слов старших. Знаю, но не помню. Потом был прокушенный собакой подбородок, больница, которая, к счастью, находилась недалеко. Я совершенно забыла всю ту суету, которой неожиданно обернулось мирное вечернее чаепитие.