– Знаешь, дед, а я могу…
Молодой парень, немного за двадцать, чуть прихрамывая, прошел по дорожке и остановился у одной из могил. С фотографии на него смотрел мужчина за пятьдесят, явно подтянутый, а надпись гласила, что лежал в земле полковник Соловьев Иван Николаевич одна тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения.
– Все помню, дед, как ты меня воспитывал. Самому уже за девяносто, но мелкого меня за ухо ухватишь, и не вырваться. И рассказы твои помню про юность, про войну. Старшие тогда говорили, что и они бы так могли, а я боялся. Все смеялись они надо мной, что трус. Ты же только головой качал неодобрительно. Теперь Пашка в Казахстан уехал, Степка в Польше сидит. А я вот… Я на Донбассе, фашистов бью. Помнишь дед, ты нам рассказывал, как Украину освобождали. И я теперь там же, по твоим следам в прямом смысле… Сейчас вот перерыв небольшой, после ранения. В госпитале был, потом вот домой, матери на даче помогал, сколько успел. Крышу уже без меня бригада сделает, парник поправил, забор, что-то вскопать, что-то прибить. Мало ли без мужчины дел набирается. Отец работает, у них там в три смены производство шпарит. А я завтра обратно. Хотели еще пару недель подержать, но как я тут буду, когда там ребята без меня. Вот, поедет теперь старшина Соловьев Иван Дмитриевич порядок наводить, дометать то, что вы не успели.
Невеселая улыбка, только губы скривились, а в глазах грусть, пробежала по лицу парня. Он смотрел на фото деда, вспоминал его истории, горящие глаза братьев и не мог понять, как же так, почему они там, а он, понимавший в свои десять лет, что никогда не сможет жить в землянке, пробегать по окопам под свист пуль и отражать атаки танков, явился в военкомат, хотя мог получить отсрочку – учился и работал в фирме системным администратором, занимался вопросами безопасности данных. Мог ни о чем не думать, ходить на лекции, писать программы, встречаться с девушками, ходить в клубы, бары, а вместо того отправился воевать.