Читать Пока зацветали яблони
Моим Деду, Мариям и всем сотрудникам
Советской милиции, которые мне помогли,
научили работать и, главное – жить по совести.
Всё бывает, как бывает, а не так, как хочешь, чтобы было. Поэтому надо уметь радоваться тому, что есть,
а не печалиться о том, чего нет.
В. Токарева
По стёклам монотонно стучал дождь, непрекращающийся уже несколько часов. Всё за окном было грязным и промокшим: старая детская площадка с разваливающимися столом и скамейками, когда–то жёлтой насыпью песка вместо песочницы, беспомощно осевшей от этого дождя; то там, то тут лежащие кучки опавшей осенью листвы на неприкрытой земле; серые мрачные столбы с уличными фонарями и провисающими от воды проводами. Даже спешащие под непрекращающимися струями прохожие выглядели как-то серо. Казалось, что огромные капли плачущего неба падали, сталкивались друг с другом в воздухе, разлетаясь на тысячу мелких осколков, от чего сырость проникала в квартиру через стёкла, а точнее через рассохшиеся рамы. Хотя, возможно, что и проникала, так как рамы на окнах были совсем старые и даже плохо прокрашенные, а точнее с облупившейся краской. А зачем красить–то, ведь давно пора их поменять на пластиковые стеклопакеты, как это сделали многие другие. Щели были проклеены специальными узкими, непонятно из чего сделанными полосками, предназначавшимися для утепления таких вот пространств. Прямо перед подъездом в яме разлилась бездонная лужа, по которой беспорядочно расходились дождевые круги, а машины, проезжая через неё, застревая колёсами и, выбираясь, поднимали брызги, падающие тяжёлыми грязными волнами на их же и без того несвежие капоты. Сколько раз пытались выровнять асфальт, но всё безрезультатно – яма была непоколебима. В такие дни казалось, что дождь никогда не кончится, так будет всегда, а жизнь, как говорится, прошла мимо, словно случайный прохожий в потрёпанном старом полинялом плаще, полы которого раздувает порывистый холодный ветер. И никто о нём никогда не вспомнит, словно и не было его, даже лица в памяти ни у кого не останется. В общем, погода стояла под стать настроению и, как у незабвенного Антона Павловича, располагала к угнетающим мыслям и унылому пьянству.
На унылое пьянство, пожалуй, не потянуть, поскольку после пятидесяти граммов этого самого пьянства Лариска начинала клевать носом, а не приставать, как положено к мужикам, а вот с настроением в настоящее время было сложнее, в связи с чем угнетающие мысли прямо вот так и могли возникнуть, прочно обосноваться и надолго засесть в голове. А вот этого не очень-то и хотелось.
В квартире хоть и сухо, но всё равно неуютно. В коридоре на углу напротив входной двери висели в клочья разорванные обои – работа Макса – породистого, но без претензий, кота, которого величаво именовали Максимилианом Петровичем. Как и все мужики, он чувствовал себя хозяином жизни и благополучно сопел, уткнувшись в собственный, несомненно, благородный бок на старом, стёртом до дыр, когда–то белом, когда-то пуховом, а, возможно, когда–то и парадном, платке. Платок достался в дар, но никто этим даром не воспользовался. Сколько лет прошло, а он всё-таки служит, хотя бы Максу, облюбовавшему его в качестве коврика, который лежал на софе – такой же старой и продавленной до состояния ликвидации. Из её подушек покривившимися рядами, как строй новобранцев, даже через покрывало просматривались завитки пружин. Ещё бы, софу покупали, когда Лариска была в седьмом классе. Это было в другой жизни – советской: с пионерскими лагерями и галстуками, обещаниями под салютом Ленина, горнами и барабанами, зовущими в вечный поход за справедливостью и светлым безоблачным счастьем. В общем, когда близилась эра светлых годов, которая так уж получилось – не наступила, да что там, для многих так и не приблизилась, просто что-то пошло не так, никто же в этом не виноват.