Бабушка лежала уже больше года. Ну как лежала: ходить-то она ходила, но пока сядет, встанет, ступит два шага – уже сил не останется. Ходунки, которые в семье шутливо называли ползунками, не помогали и были заброшены на балкон. Тяжело было нести себя, а тут еще эти «ползунки»!.. Лишь иногда, в моменты обострений – в затменные дни, при перемене погоды, смене сезонов – их пускали в ход.
Бабушка каждый раз самостоятельно передвигалась по дому: на завтрак, в душ или в туалет, чтобы не вызывать жалости, не быть в тягость другим, чтобы они не догадывались, как ей тяжело. Она привыкла идти на подвиг. Чувство долга, ответственность за семью, ее историю и настоящее стали тем органическим удобрением в процессе восстановления, объединения семьи, когда вокруг рушилась страна. А почвой стала сама бабушка. Она сидела в архивах, восстанавливая связи одних с другими, собирала копии документов для подтверждения этих связей и в конечном итоге, кирпичик за кирпичиком, построила здание своей семьи, «вырастила» генеалогическое древо. Листик за сучком, сучок за веткой, ветка за ветвью и так далее. Часть увесистой кроны, представляющая XX-XXI века, вошла в ближайший круг общения бабушки. С теми, кто по причинам непреодолимой силы не смог влиться в этот круг, она общалась, пересказывая на семейных ужинах забавные, драматичные, а то и трагикомичные истории из жизни прошлых поколений и перелистывая огромные семейные альбомы, одетые в тисненую кожу или отделанные перламутровой мозаикой.
– Это мой папа, он потомок царской семьи, его арестовали. Мы долгое время писали ему письма, а его уже не было в живых. Расстреляли на Бутовском полигоне, позже реабилитировали… Это моя мама, она из Урусовых. В Великую Отечественную ушла санитаркой. В 1942-м вынесла шестнадцать раненых бойцов с поля боя, но сама скончалась от ран 8 Марта, – бабушка знакомила внука с каждой фотографией.
Обстановка в ее комнате была типичной для человека, пустившего корни. Казалось, вот-вот сквозь потертости проваливающегося паркета пробьется росток или выглянет часть корневой системы. Полированный шкаф, удачно обретенный с рук в 60-х, несколько тумб из 70-х. Напольное зеркало в молодости было дверцей шкафа 50-х. Венское кресло, кресло-качалка, советское кресло, самодельная тумба и такой же раздвижной стол, служивший и в обед, и в ремонт. Стеллаж из чешских полок, абажур с бахромой над кроватью, ковер, фотографии мамы, отца великого князя и его большой семьи, рисунки сына, внучки, внука на стенах. Вся воздушная корневая система росла здесь – на стенах и полках. Как все это могло уместиться в одной комнате, в одной жизни?!
Оклеенный обоями потолок пожелтел, как обрамление старых снимков. Тусклый свет, выцветшие обои… Ремонта не было лет тридцать… Но в этом всем была своя внутренняя логика, связь времен, поколений, детей и матерей, внуков и бабушек-дедушек. И далее – вглубь веков. Здесь хранилась память, ее нельзя было спугнуть перестановками, тем более – трансформирующими ремонтами. Комната бабушки сама стала фотоальбомом…
Октябрь принес хмарь. Самочувствие хозяйки дома ухудшилось. Взгляд стал острее, ее прозрачные глаза вонзались в тебя, как будто искали выход или исход, спасательный круг, чтобы остаться здесь или быстрее пережить это болезненное угасание.