Сегодня суббота – значит, в школу не надо, не нужно тащить на себе тяжелый рюкзак и пускать слюну на влажные сладкие пышки в буфете – от их вида ноет живот. Я иду на кухню, в надежде на завтрак, которого нет, есть только пустые пивные бутылки, грязная скатерть и островки вмятых в неё желтобрюхих окурков. Я сгребаю пивные бутылки под стол, одна из них ещё хранит в себе кислую жижу. Я уже знаю вкус пива, хотя все говорят, что я ещё мал для него: он противный и горький, не понимаю, зачем взрослые пьют эту гадость. Я беру непустую бутылку и пробую вкус её влаги, – всё такая же гадость! Наверно, я ещё мал для этого вкуса. Открываю окно, ветер врывается в облако кухонной вони и мне дышится легче, от этой свежести зимнего утра, хочется есть ещё больше. На кухонных полках пустые стаканы с липким налетом. Я распахнул все створки кухонных полок: на одной – рваный пакет, в нем каменный хлеб, вот и отлично! У меня будет завтрак. Уставший измазанный чайник начал шуметь, я бросаю в чистую кружку горсть чая, лью кипяток, и мой завтрак готов.
– Миша подойди сюда, – это мама, она о чем-то хочет меня попросить, но я не хочу, я делаю вид что не слышу, и хлебаю из кружки свой завтрак.
– Иди сюда, не заставляй меня повышать голос!
Что поделать! Я вхожу в её спальню, сквозь темные шторы, тонкий луч зимнего солнца освещает постель и мамины губы. Они сжаты наплывшей щекой и измятым сырым одеялом. Они шевельнулись, закисшая вонь перегара покинула губы и так же слова, которые мне не хочется слышать:
– Сходи в «Гранатовый сад», там тётя Зоя, она даст тебе пакет.
– А что будет в пакете?
– Тебя это не касается.
– Там опять будет пиво, да? Я в прошлый раз ходил, и она мне ничего не дала, потому что пиво не продают детям.
– Я говорила с ней, ты всё выдумал.
– Я правда ходил.
– Хватит со мной пререкаться, у меня и без тебя голова болит. Всё! Собирайся в магазин, а тёте Зое я сейчас напишу и деньги переведу.
Мамины губы сомкнулись и скрылись под одеялом, она не хочет меня больше слышать, и придется идти в магазин. Я знаю: ей плохо, у неё болит голова, и только горькое пиво уймет эту боль, и мне очень стыдно, что я не хотел и сейчас не хочу ей помочь.
Одевался я долго, потому что искал рукавицу, что запряталась в шапке и никак не искалась. Наконец я надел свою куртку, закинул за спину тяжёлые санки, их стальные полозья впились в мои плечи, но я без них никуда не пойду. Они мне дороже всех денег на свете, на них я съезжал со вздыбленных горок, влетал в большие сугробы, и счастье меня щекотало нещадно, особенно, там, где находятся пятки. Эти пятки теперь бегут по пролетам ступеней, и ладони скользят по перилам, те кружат бесконечным, отшлифованным серпантином. Я внизу, в холодном и темном подъезде, тяжелая дверь не пускает меня, но я всем телом давлю на упругую сталь невыносимой пружины, и она, наконец, поддается, дверь плюет моим телом на свет. Здесь ярко и холодно от белого солнца, его искры ложатся под ноги, холодными иглами снега и трещат под подошвой от каждого шага. Я ухожу всё дальше от дома, в его уютном окне, живущем на пятом, мне кажется, кто-то мелькнул. Это Матвей, он проснулся, включил свой компьютер, сел в удобное кресло и кликает мышкой по Доте