Когда они спускались в лифте, Илья подумал: хорошо бы попрощаться сейчас, здесь. Сказать Лене «бай» и, черт с ней, поцеловать в щеку. В напудренную щеку, спрятавшуюся за лисьим воротником.
Лифт остановился. Пройдя через холл, они сквозь дверь-вертушку вынырнули на улицу.
– Тебе куда? – Лена посмотрела на свои часики.
– К сестре, на Фэшн-стрит.
Она взяла его под руку:
– В таком случае нам по пути.
Для последних дней января погода была сносной. Легкий ветерок касался лица, принося с собой запахи пиццы, жареных орехов и выхлопных газов. Вдоль тротуаров темнели затвердевшие в гари и копоти бугры снега.
– Скоро мы откроем новую телестудию, – Лена крепче прижала его руку к себе.
Она стала рассказывать о контрактах своего мужа – владельца телестудии – с новым спонсором, об обещанных трех миллионах долларов – якобы этих денег будет достаточно, чтобы студия продержалась как минимум три года. В прошлый раз у них был миллион, и они продержались ровно год.
Илья писал новости, Лена, телеведущая, их читала. Он приходил в студию рано утром, когда все двери еще были заперты. Лишь в коридоре хлопотала уборщица, распевая романс «Жестокий друг, за что мученье?». Включив аппаратуру, Илья просматривал сюжеты событий, случившихся в мире за последние сутки: падение курса акций на Уолл-стрит, убийство в Гарлеме, наводнение в Индии. Всё просмотрев, писал тексты к отобранным сюжетам.
Часа через три приходила Лена. Носком сапожка открывала дверь и застывала в дверном проеме, как в портретной раме. Принимала различные позы – отличная натурщица для фламандцев, но эстеты-итальянцы дали бы ей от ворот поворот из-за мышиных бровей и пухлых маленьких губ.
Лена протягивала руку к Илье и произносила приглушенным, грудным голосом: «Дай хоть что-нибудь». Брала листы и, быстро пробежав текст, садилась у окна перед овальным зеркальцем. На столике лежали флакончики с тушью, пудра, помада. Она накладывала макияж, перебрасываясь малозначительными фразами с оператором и монтажером, готовящими аппаратуру к съемкам.
Работа Ильи уже была закончена. Перед уходом он съедал свое традиционное яблоко. Изредка поглядывал на Лену. Как ни старался, не мог преодолеть легкой эстетической брезгливости к ней – похожей на моль, пухлогубой и безбровой, с бесцветными пушистыми волосами.
Она подводила последний штрих – поднимала над головой баллончик, и после пшика в зеркале отражалась настоящая восковая кукла, хлопающая отяжелевшими от туши ресницами. Кукла вставала и, произнеся: «Мальчики, я готова», скрывалась за дверью студии с табличкой «Тише! Идет запись!». Монтажер включал экран:
– Готово? Поехали!
И… на экране, на фоне небоскребов Манхэттена, под синим небом появлялась Она. Камера полностью преображала Лену, на экране возникал ее двойник. Пусть Петрарка опишет мечтательно-задумчивый взгляд ее глаз, пусть кисть Тициана изобразит игриво сбившуюся прядку волос, пусть резец Праксителя пробежит по ее точеной шее, удалив последнюю крупицу лишнего мрамора…
Надкушенное яблоко застревало в зубах Ильи, струйка белого сока стекала по его небритому подбородку.
– Черт! – неожиданно вскрикнув, Лена наклоняла голову и прикладывала пальцы к левому виску. – Опять слеза. Да убери этот проклятый свет!