ВОРОНКА
Поле. Опустевшие колосья рвал истерический поток ветра. Травы меланхолически клали лица на ладони. Кроны сосен, обозначавших края открытого пространства, искажались под воздушным усилием, и плавно раскрывающийся цветок возникал из взрыва хвойных игл – трепещущих, смешивающихся, сомневающихся, смятённых, сбитых с толку. Это движение несло в себе характер хтонического, исконного: лицо Зелёного Человека всполохами проявлялось в нём.
Хренус вгляделся в противоположный конец поля. Там раскачивающимися кустарниками себя выдавало пугливое движение. Это были несколько котов – сквозь листья мелькали их шкуры, перетрясаемые характерной моторикой. Хренус безучастным взглядом мутных глаз наблюдал за их копошением. Так продолжалось много минут, пока, наконец, коты не потеряли интерес к своему занятию и исчезли.
Вдали слышались удары обо что-то металлическое, искусственно заниженные окружающим гулом.
Прямо перед Хренусом, с сухой наглостью возвышался уже почти потерявший цвет люпин. Белый цвет его мешочков превращался в обёрточную бумагу, постепенно обесценивая и их содержимое. Волчья сущность цветка делала зловещим содержимое этих кошелей: там дремали зёрна будущих бурь и трагедий, которых выцветание делало обыденными, рутинными. И цветок сам знал об этом, отсюда и возникал его надменно-увядающий вид. Казалось, внимательный наблюдатель сможет взглядом проникнуть за занавесь, увидеть символическое послание, и, разгадав его, прозреть будущее. Но люпины никогда не раскрывали своих тайн прямо, а их намёк был слишком пространен, чтобы иметь жизнеспособную трактовку.
Хренуса резко мотнуло в сторону с такой силой, что он упал. Изнуряющий голод последнего времени разрушительно сказался на его силах. Пёс неловко встал, фыркнул, отряхнулся, харкнул жёлтой слюной.
Ему пора было возвращаться. Неловко переставляя отяжелевшие лапы, он поплёлся к лесу, прочь с поля. Жёсткие травы проходились по его бокам, праздно ощупывая рельеф его кривых, много раз сломанных и сросшихся рёбер, просившихся наружу из-под его серой шкуры, которую издалека можно было бы принять за вылинявший парус корабля, покинутого командой и много дней дрейфовавшего по холодным морям. Шкура Серого Пса была его автобиографией, доступной для чтения любому наблюдателю; среди её страниц хранилось тусклое свечении прошедшего времени, созданное из состоявшихся и несостоявшихся событий, заметки о страданиях плоти – унылых и уродливых, размытые, произвольно дорисованные фотографии мест, обрывки драк и облав, промаркированные многочисленными шрамами. Глаза Хренуса непонятного цвета – смесь болотной грязи с коробочным картоном – были жёстко зафиксированы в орбитах глазниц, они оглядывали мир безучастно и холодно (Замёрзшая пыль на продуваемом переулке). Во всей его кубистской, гранёной фигуре городской тени виднелись черты охотничьей собаки: и его шпажный хвост, и висящие уши, и нос своими очертаниями и гладкостью отдававший капотом дорогого автомобиля; только в текущем исполнении они выглядели гротеском, где все отрицательные черты вынесены наружу и очерчены жесткими линиями.