Читать Паутина удачи

Если умозрительно представить себе, что существует некий механизм, сшивающий из кроя замыслов готовое платье свершений, то удача есть смазка его. А неудача – ржавчина, поражающая сочленения и рабочие узлы… Исправность механизма отнюдь не густотою смазки определяется, а только тщанием и талантом мастера, создавшего механизм и поддерживающего его работу. Человек есть мастер. Отсюда следует неукоснительно: без усердного и неустанного труда любые надежды пусты…

Профессор Дорфуртского университета

Иоганн фон Нардлих

Стужа с хрустом чеканила узор ночи на серебряном блюде снега, укрывшего, кажется, весь мир. Там, за тонкими, в одну доску, стенками вагона она трудилась, подсвечивая себе щербатым фонарем луны. Насвистывала однообразную ноющую ноту, шлифуя мелкозернистой поземкой серебро сугробов. Ухнуло еще одно дерево, не вписавшееся в узор. Ствол дал длинную трещину. Не наполнится теперь такой – разбитый – соками по весне, не очнется от ледяного сна. Еще бы! Зимние ночи длинны, запасы в снеговых тучах безмерны. На много дней пути вокруг нет более пути… Значит, такова воля Вдовы. А разве с ней спорят?

Береника надела варежку, одним ловким движением повернула малиновую от жара задвижку, устроила в печурке очередную восьмушку поленца и закрыла дверцу. Ткань прихватки не потемнела, даже не стала по-настоящему горячей. Зато багрянец огня на миг выплеснулся наружу, своим сиянием ярко осветил весь закут вагона, отведенный на семью. И оттого показалось, что стало теплее. Доски заиндевелой внешней стенки порозовели, фальшиво обещая надежную защиту от мороза. Только неправда это. Ну как им справиться – каждая толщиной в два пальца, не более. Да и щели стыков, сколько их паклей ни забивай, вон они, отмечены плотной шубой инея.

На миг звуки зимы стали отчетливы, прорвавшийся в щель приоткрытой двери холод пузырем надул шторку, выстуживая вагон, заныл по щелям, радуясь возможности отнять у людей их последнее достояние – живое тепло.

– Некстати бросила, эдак и дров не напастись, – проворчал дед Корней. Мрачно вздохнул, шаря трясущейся рукой в кисете. Словно в нем, пустом уже десять дней, вдруг да возник сам собою табак. – Опять же неловко задвижку поддела и неспоро.

Его сухое, старое лицо исказилось обидой. Мол, учи не учи, а где ей, девчонке, важное понять? Опять же кисет и правда пуст – нежданное чудо, последняя понюшка табака, не украсило вечер…

– Угодить вам, батюшка, больно уж мудрено, – хмыкнул отчим, успевший стряхнуть снег с одежды. Прошел через весь закут, бросил на лежанку вывернутый тулуп, прямо у ледяной внешней стенки, и рухнул на него сверху, подмигнув девочке.

– Уж каков есть, – вяло и без азарта уперся дед Корней. – А послушать меня и тебе не грех. Тоже мне Король… И кто тебя, неуча, старшим обходчиком поставил?

– Разумный человек, – хохотнул Король и еще раз подмигнул Беренике. – Неперечливый. Я со светлой удачей не в ладах, это всем ведомо. А вот темную могу на чужие головы наслать. Хотя бы в виде синяков. Крупных таких, убедительных.

Глаза у отчима были темные и, как обычно, прищуренные. Не понять, чего в них больше, веселья или колючей внимательности. Большинство обитателей ремонтного поезда и не стремилось угадать. Во-первых, темная удача Королю действительно открыта. Ее еще зовут ночной. Любой вор или иной лихой человек уповает на нее, затевая свой разбой. Одни фартом зовут, вторые куражом. Третьи лихостью. А что она такое на самом деле – никому не ведомо. Кроме, пожалуй, Вдовы. Так разве у нее спросишь? Во-вторых, в ремпоезде свои законы. Вопросы – они никому здесь не нужны и всегда лишние. Откуда пришел, сам или по суду, чем прежде занимался…