В России революция —
вспыхнуло
пламя и повсюду
прошлося грозой.
Первый радостный снеж засыпа́л город, словно сетью крыл худоребрый лес, сеялся на соломенные головы деревень. В степных просторах потоки снежа гонял вольный ветер, на сугробах играл ветруга зачесами гребней.
Дороги направо
дороги налево
снежный разлив…
На окнах настывали первые узоры.
Клюквин ликовал.
Фасады домишек были убраны ветками зелени и кумачовыми флагами. Где-то за пожарным депо взмывал оркестр. С окраин к центру, кривыми узкими улочками, лавиной стремились жители. С гиком мчались ребятишки. Вприпрыжку скакали озабоченные собаки. Широко, деловито шагали мужики. Задыхаясь, оправляя платки, бежали бабы.
– Заступница… Владычица… Идут.
– И то, идут… Батюшки, Дарьюшка, ох… Слава те!
– Куманька, сон-от мне…
Со стороны вокзала в главную улицу втягивался партизанский отряд Капустина. Дымились, всхрапывали приморенные кони. В седлах раскачивались чубатые партизаны – лица их были обветрены, забитые снегом черные папахи сдвинуты на затылки.
Через базарную площадь навстречу отряду со знаменами и оркестром двинулись железнодорожники, крюшники, ткачи, пекаря, кожевники, работники иглы…
– Мамка, гляди, гляди…
– Ээ, брат, силища-то, народу-то!.. Я сэстолько и на Ярдани не видал.
– Война… Этих лошадей да на пашню бы.
С тротуара стремительно метнулась пестрая юбка:
– Митрошенька…
Молодая женщина грудью ударила в волну лошадей… Задымленный ветрами горбоносый партизан перегнулся из седла, с лету подхватил ее под локоть и, посадив перед собою, под дружный одобрительный хохот стал целовать заплаканное смеющееся лицо.
– Ура, ура-а-а…
Задранные головы, распахнутые рты…
– Сват, Ермолай… Сват, дьявол те задери…
– А-а, мил-дружок, садово яблочко… Жив?.. Грунька-то тут убивается, двойню тебе родила.
Старуха хваталась за поводья гнедого коня, глаза ее вспыхивали и притухали, ровно копеечные свечки под ветром…
– Михаил Иваныч!.. Не видал ли Петьку?.. Сынка?
Михаил Иваныч – угреватый Мишка Зоб – рвал коню губы и с надсадой кричал:
– Не жди своего Петьку, Мавра… Вместе были… Петька, друг до гроба, под Казанью убили… – Зоб в сердцах урезал плетью пляшущего гнедка и ударил в переулок, к дому.
Старуха так и покатилась:
– Петенька… Батюшки… У-ух, ух…
Торжествующе гремел оркестр. Над городом волной вздымался гимн революции – вдохновенно звенели голоса женщин, согласно гудели баса, взлетая, сверкали детские подголоски. Боевая песнь колыхала, рвала сонную тишину городка.
На площади закипал митинг.
С исполкомовского балкона Капустин кричал в буран, будто спорил с ним:
– Волга – наша! Завтра нашими будут Урал, Украина, Сибирь! Генералы, купцы, фабриканты и всякие мелкие твари, сосущие соки трудового народа, – где они?.. Тю-тю… Все вихрем поразметало, огнем пожгло! К Колчаку побежали за белыми булками, за маслеными пирогами…
Передние колыхнулись в хохоте:
– У них с нашего-то хлеба брюхо лупится…
– Ваша благородия, хо-хо…
По всей площади густой рябью потянул гогот.
Спешившиеся партизаны топтались на мерзлых кочках, вполголоса расспрашивали о том о сем, рассказывали о последних боях под Симбирском и Самарой, слушали Капустина.
– Востроголовый мужик…
– Ну-у?
– Пра. А в бою жеще нет. «Ура» – и вперед!
– Капустин худого не попустит…